Должна остаться живой - страница 24
— Дальше!
Маня торопливо закончила:
— …и сварят суп или студень из ейного кота. Он, Будкин, орал: «Будет намного вкусней столярного».
Майя сморщилась и тоже начала прислушиваться к тому, что происходило за дверью.
Маня торопилась:
— Через дверь Касаткина закричала тонко-тонко, от такого, мол, пьяницы всего можно ждать. Родную мать обжирает, детей обворовывает, и ничто ему не указ. Что, мол, ему ни в чём не повинный кот?! И на фронт его не берут — он весь фронт обожрёт!
— Пусть бы обжирал фашистов, правда? Их не жалко, — сказала Майя, сочувствуя Мане.
— Мы с Зоей попросили есть, а тарелки, ну, со студнем, и нет… И клея у нас больше нет. И варить нечего.
— Хлеб выкупите. Сегодня много привезли, очередь совсем маленькая, — подсказала Майя.
— Сказала тоже! Хлеб Будкин сам выкупает. У него все карточки, кроме маминой. Она на заводе питается. А сегодня Будкин не ночевал дома. Пришёл и сказал, что мы съели хлеб уже на послезавтра. А сам нам два дня хлеба не давал.
Внутренняя дверь распахнулась, и Манина мать подозрительно уставилась на девочек. Те испуганно присмирели, глядя на неё. Переводя недовольные глаза с одной на другую, она сказала:
— Долго будете студить квартиру? Ровно сто годов не видались, не наговорятся никак!
Недобро ощупала глазами Майю с головы до ног:
— А ты не худая. Запасы, небось, поедаете. Или тряпки помогают?
Майя поёжилась, кивнула, не вникнув в суть вопроса.
— Умные головы. Небось, лишку имеется. А я! Что я могу с этим иродом, разве что сдохнуть. Куча иждивенцев и пьяница. Господи! Расходитесь, вам говорят!
Она ушла, хлопнув дверью. Девочки вздрогнули.
— Какая она у тебя… — зашептала Майя. Она хотела добавить, что мать у Мани злая, некрасивая, но не решилась. — Приходи ко мне, станем чай с тобой пить. У нас всегда горячий чай под подушкой. И хлеба немножко дам. Как пахнет противно у вас — у меня нос онемел! Новость у меня — не поверишь, честное пионерское! Такое даже во сне не приснится. Ахнешь, когда узнаешь мою новость. Придёшь?
Маня покачала головой, грустно и тихо прошептала:
— Она не пускает. Она в бомбоубежище только нас с Зоей отпускает. Говорит, тратить силы нечего.
— Наоборот. Мама моя говорит, что по воздуху ходить полезно. А у вас воздух как на помойке. Ты не обижайся. Это я так просто ляпнула. Ну, не совсем как на помойке…
— Я не обижаюсь. Мы уже привыкши, — безразлично сказала Маня, поёживаясь от холода. — Я пойду. Можно, я завтра приду с Зоей? Она уйдёт сегодня на целую неделю…
— Приходи. Чай будем пить. Настоящий, с хлебом и повидлом.
— Настоящий и с повидлом? — не поверила Маня. — Ты такая, Майка, счастливая!
— Повидло земляное, но вкуснотища. Не поверишь!
Дверь за Маней захлопнулась. Зазвенела цепь, заскрежетал железный засов.
Они так закрываются, а у них чужой кот сожрал студень из столярного клея. Вот удивительно: коты же не люди, чтобы есть студень из столярного клея. Они же коты!…
Майя удивлялась этому всю дорогу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Под аркой Майя ждёт Фридьку.
Дом фасадом выходит на проспект. Проспект ровной ниткой тянется в далёкий таинственный порт, где стоят прекрасные белые пароходы. До войны стояли…
Майин дом из тёмного гранита, с вкраплённой там и сям разноцветной плиткой. До революции дом принадлежал буржую, члену царской Государственной Думы. Вход на просторную парадную лестницу с неработающим лифтом украшают две очень мощные мужские фигуры. В очень скромных одеждах — с тряпкой на бедрах. Фигуры держат на плечах всю центральную линию балконов.
Однажды Майя стояла перед фигурами и, задрав голову, глядела на них. Они на неё не глядели. Согнувшись под тяжестью балконов, они глядели куда-то вниз и, казалось, важничали: мы, мол, заняты ответственным делом, а ты тут прохлаждаешься…
Когда наступила зима, Майя видела, как им холодно в этой их глупой тряпке. Да и летом им тоже несладко. И у них такой вид, будто надо куда-то бежать, но без брюк бежать неудобно, а тут ещё балконы на плечах…
И ещё им надоедали голуби и всякие воробьи. Фигуры, конечно, могли их схватить своими руками, они у них такие длиннющие. Но руки заняты!