Дом на берегу - страница 21

— Давай, давай, — глядя в озеро, поторапливает он. — Что ты там копаешься? Замечательная лодка. Железные кокоры[14]. Доска-двадцатка. Вон Женька уже рыбачить пошел. Давай…

После покраски и просушки лодка сверкает чистотой, как полагается каждому кораблю перед началом навигации. Мы тащим ее к воде. Привозим на тачке и ставим тяжелый чугунный мотор-шестерку. Кладем решетки на дно. Устанавливаем винт, руль, длинную рулевую жердь, чтобы управлять лодкой с передней скамейки.

Ну вот, теперь можно подняться на борт и почувствовать под ногами теплую, деревянную, чуть покачивающуюся на воде палубу своего корабля. Это чувство, наверное, и роднит нас с Лешей, как роднит оно вообще всех моряков на земле.

Все лето Леша ходит на лодке рыбачить в озеро. С вечера мы сидим на лавочке у него во дворе, роемся в грядках, копаем червей — в общем, хозяйничаем.

— Сейчас Ксана Михайловна придет, она нам даст, — осторожно говорю я, глядя на разбросанную вокруг землю, выдерганную морковь, помятые цветы.

Леша тоже обводит глазами картину разгрома, беспечно смеется и подмигивает:

— Неважно…

В руках у него полная банка червей, и сейчас Леша чувствует себя самым богатым человеком на свете. Во дворе пахнет бензином, травой, теплым деревом дома.

— Крепкий дом, — похлопывая по шершавой стене, говорю я. — Сколько же ему лет?

— Ста-а-арый, — тянет Леша. — Я его на барже из Нижних Котиц привез. Он еще там сколько стоял. Бревна — во… Поехал, Ксана дает нам со шкипером пятьсот рублей. Старыми, конечно, грузчиков нанять. Ну, думаем, за такие деньги мы и сами хорошо погрузим. Купили на все пятьсот портвейну, дом нам легче пуху показался. Да… Я на свое здоровье пока не жалуюсь.

Темнеет. Мы долго сидим и нежимся в тишине.

— Ну, в четыре, — говорит Леша. — Пошли спать.

В четыре утра, позевывая, мы встречаемся у тихого, еще не проснувшегося озера, ставим в лодки банки с червями и канистры с бензином, гремим якорями, скрипим веслами и, разрезая тишину, выходим на городской плес.

На широком, со свежим ветерком городском плесе около десятка тоней, на которых всегда толпятся лодки. Это — ямы, глубинные места жизни, кормежки и спасения рыбы. Мы идем к большой яме между Уницами и Городомлей. Задолго не доходя до нее, глушим моторы и, ориентируясь по далеким берегам, находим нужное место. Надо встать так, чтобы с одного берега была высокая сосна на Городомле, с другого — две березы под Уницами. Тихо опустить якорь, достать удочки.

Я вынимаю дорогие магазинные снасти со всевозможными ручками и сторожками, раскладываю все на скамейке, роюсь в банке с крючками. Леша достает несколько коротких кривых палочек с намотанной на сучки леской. Мы насаживаем червей, забрасываем удочки и искоса посматриваем друг на друга.

— Не понимаю, — ворчит Леша. — Выбрось ты эту дрянь. На, возьми мою удочку…

На пробу мы меняемся. Я беру и высовываю за борт его первобытную палку с сучками, он презрительно швыряет в лодку мою удочку. Довольно быстро я убеждаюсь, что примитивная Лешина снасть как-то ловчее.

Леша ловит леща без поплавка и замечает поклевку по тому, как ослабнет леска. Вот… Леска чуть легла на воду. Это самый момент. Тут надо дернуть, выбрать до десяти метров жилки и вовремя успеть в воду с подсачником. Что Леша и делает с блеском, приобретенным за полвека практики. В садке за бортом у него начинает плескать первый, ошалевший от страха лещ.

В азарте Леша сбрасывает пиджак, кепку, остается в одной рубахе с закатанными рукавами, бегает по лодке, наживляет и забрасывает удочку и, усевшись, снова смотрит на воду. На лице у него, не сходя, играет долгая блаженная улыбка.

Леша почти не ест рыбу, разве что угря. Ксана Михайловна — та вообще не признает рыбных блюд. Рыбацкий азарт за столько лет, от тысяч прошедших через его руки лещей, судаков, угрей тоже мог бы попритупиться. Что же заставляет его не спать ночи, в бурную погоду, бывает, рисковать жизнью, радоваться каждой пойманной рыбешке?

— Ветерок, — кутаясь в дождевик и глядя на посиневшего, озябшего, дрожащего над удочками Лешу, говорю я.

— Неважно, — бормочет он.