Дом на Северной - страница 15

— Окаянные, соснуть старику не дадуть… Тьфу, ошалелые! Разве ж так можно? Попалась бы ты мне ране, поглядели бы тады.

— А как бы воры? А ты дрыхнешь без задних ног, а ты задаешь храповицкого, аж вон стены и заборы во всем городке нашем ходуном ходют, — сказала Нинка Лыкова, все еще смеясь. — Воры — ладно. А кабы бабоньки какие гулящие да нахальные набросились, ить пропащее тода дело твое, мужик. Завяжут и — знай наших! А?

Девушки дружно грохнули, снова хватаясь за животы, а Лыкова упала на полушубок, на котором спал Деряблов, и закаталась на нем в неудержимом смехе.

— Вот непутевые! — разозлился старик и направился под навес, стал оттуда сердито швырять пустые ящики. — Оруть, мать вашу за ногу! Мужиков ишь мало. Дурь бы вышибить с вас, запрячь бы вас вместо волов да пахать. А ты, Нинка, секретарь еще кумсимольский, а дура дурой нахальной, вот скажу куда, а то и первому доложу хозяину в райком, тогда попляшешь с жиру. Старика позорить, здеваться над ём вздумала, кобылица малахольная…

Девушки, пристыженные, принялись за дело, а Деряблов разошелся, ругая их, их матерей, отцов и братьев и, наконец, парней, которые не могут обуздать кобылиц.

Через час приехал Гаршиков на машине. От него пахло духами «Шипр». Он небрежно хлопнул дверцей, развальцой моряка, хотя моря никогда и не видел, прошел к Деряблову, кивнул мимоходом рабочим, уселся в тенечке и закурил.

— Ты старик Деряблов? — спросил он и пустил правою ноздрею дым (левая у него не продувалась), помахал руками, разгоняя дым.

— А чего тебе надобно? — удивленно уставился Деряблов на парня. — Я Деряблов ли? Я — это Деряблов.

— А непохож. Знал одного Деряблова, но тот старый, а ты… — Деряблов улыбнулся, оглядывая себя, ожидая похвалы… — А ты… на мертвеца похож столетнего. Скоро умрешь…

— Окстись, дурень! Чтоб тебя в дышло, паразит! Чтоб тебя корова забодала и черта лысого вместо жены посадила!

— Теперь узнаю Федотыча, — тихо продолжал парень. — Ты, Федотыч, мою философию усекаешь? Нет, Федотыч, ты мою философию не усекаешь. Это точно. Извилины у тебя мохом поросли, травою. Дожил до кромешной черты, а мою философию не усекаешь… Эх, Федотыч, идет столкновение миров, в космос люди забрались и наломают там таких дров, что тебе, маленькому жучку, жарко будет, сгореть ведь можешь, паря, а ты вот ящики кидаешь старые, охрану несешь на овощной базе, а Вселенная-то лопается, вон трещина на небе появилась. Даром, думаешь? А начинается такое, что трава поседеет. Идет столкновение миров…

— Какая трещина? — удивился Деряблов, оглядывая чистое небо. — Все котуешь? — Сел напротив него, снял сапог и размотал портянки.

— Котую, старче, котую. Но ведь время-то, время-то летит, идет гигантское столкновение миров. На небе вон трещина, а ты о чем меня спрашиваешь? А ты тут вон чем занимаешься! Грех да смех. Одни держат в руках гнилую картофелину, а другие держат в руках, словно картофелину гнилую, земной шар, третьи — Вселенную, но на картошке гнилой ползают букашки, а на шарике-то нашем ползают люди, черт возьми! Намотай себе на хвост, это тебе говорит Павел Гаршиков, без двух минут сорока секунд студент. Идет гигантское столкновение миров, которые не мы с тобой, Деряблов, выдумали, не мы, значит, и прекратим это столкновение. Понял? А ты — «котуешь»! Котую, отвечаю тебе, но это еще ничего не значит. И точка. Это нужно не только мне, но и еще кому-то. Не мы же создали, черт побери, гигантские миры, Землю, Луну, Марс и Млечный Путь. Вот, Федотыч, травка растет. Вот она, зелененькая, растет. Вот я ее беру и — р-раз, нет ее. Травинки нет. Вот росла она секунду назад, а ее уже нет, будто и тысячу лет назад не было. А теперь гляди кругом. Гляди своими выгоревшими глазами, гляди хорошенько, Федотыч, гляди. Вон бабочки капустницы летают, солнце светит, земля, слышишь, вращается? Слышишь? Ось скрипит. Ты вот стоишь передо мной, буркалами уперся в меня и ничегошеньки не соображаешь из того, что говорит тебе завтрашний студент Московского университета. А все прежнее. Так вот, Федотыч, и человек. Усек меня?

Деряблов ничего не понял, но пытался понять, в какую сторону клонит парень и не хочет ли он снова посмеяться над ним, шумно вздохнул и, потерев нос, усмехнулся.