Дом над рекой - страница 11
Костер будет тлеть, пока не остынет пепел. Но на болоте останется запах бензина, и звери будут обходить это место стороной.
А потом прилетит сюда вертолет, люди вытянут «як» из болота, подремонтируют и взлетят. И самолетик опять будет тарахтеть над тайгой, перевозя пассажиров и почту…
Черневая тайга — это хаос гниющего валежника, пихты в сырых низинах, обросшие бледным мохом, следы лисиц на снегу, редкие крики птиц, глухие распадки, корявый кедрач, быстрые речки в скалистых заснеженных берегах.
Перемахнув очередную валежину, Тихонов подавал руку Зойке и ждал, пока она забросит ногу в тяжелых унтах. Она изо всех сил старалась поспевать за ним. А он принимал ее упрямство за выносливость и прибавлял шагу. Перед ней мелькали его охотничьи сапоги-скороходы. Он шел размашисто и ходко — шапка на затылке, телогрейка нараспашку, на плече узел со спальным мешком, в руках суковатая палка. Оступаясь и падая в снег, Зойка сердилась на свою неловкость. Тихонов ставил ноги цепко, упруго, и она старалась учиться такой походке. Из самолюбия она сама переползала через гнилые валежины, и ее пальто украсилось ржавыми пятнами. И после двух-трех шуточек по этому поводу они перестали замечать живописные узоры. Будто так и надо было — гулять по таежной чащобе в модном пальто с цигейковым воротником.
Они шли по компасу, напрямик. Из занесенных снегами распадков поднимались на косогоры, где уже начиналась весна и под ногами хрустел тонкий лед. А в чаще висел моросящий туман, на мокрых ветках набухали капли. Хлюпал ковер старых листьев осины. В ложбинках стыли озерца. Палкой Тихонов нащупывал земную твердь, и потом их следы заливало талой водой.
Один раз вдруг они замерли, — показалось, что летит самолет. Но слышно было только их собственное дыхание, шорох капель, шелест ручьев под снегом. В тумане крикнула птица.
Инженер прислонился узлом к лиственнице, вытер шапкой мокрое лицо.
— Перекур, — сказал он, и на обросших скулах шевельнулись желваки.
— Километров пять отмахали! — бодрился Махоркин, едва переводя дыхание.
— От силы километр, — сказал Тихонов и посмотрел на Зойку: — Вы садитесь вон там, на пенек, отдыхайте.
Она присела на валежину, закрыла глаза. Только один километр, а ноги уже одеревенели. Это тебе не культпоход за кедровыми шишками. И вообще, какого черта понесло ее в тайгу! Есть ведь на свете и другая жизнь. Она вдруг вспомнила позавчерашний теплый подмосковный вечер, дачные дорожки и зеленые огни светофоров на переезде, домик толстушки Поли, и ее уютную комнату, и горячий чай в стаканах. Уйти бы из этой чащобы в тот теплый дом, выпить стакан горячего чая, прилечь на диван. Ведь есть где-то сейчас эта иная, удивительно хорошая жизнь!
Она открыла глаза и увидела над собой мокрую ветку пихты. С ветки мерно падали капли. Деревья стояли в тумане.
А Тихонов курил и смотрел на Зойку. Открыв глаза, она не шевелилась, только чуть улыбнулась ему, чтобы он не думал, что она раскисла.
Он бросил окурок и по привычке втоптал в землю, хотя чему тут было гореть — кругом снег и вода.
Вскинув на плечи узел, он кивнул Зойке и пошел дальше со своей суковатой палкой.
Она едва встала, все еще вспоминая тот теплый дом, Полю, горячий чай, Геннадия, и подумала, что вот с Геннадием ей не пришлось бы тащиться по этим хлябям: сидели бы спокойно у костра и ждали, когда их найдут. Нашли бы их в конце концов — не завтра, так послезавтра.
Но тут же она вспомнила, что сказал Тихонов: «Послезавтра будет уже поздно».
И, хлюпая унтами, она опять потащилась по размашистым тихоновским следам. Он даже не оборачивался, поверив в ее силы. А если она оступалась и падала, он протягивал ей руку, и она видела, как нетерпеливо вздрагивают его губы, и сама спешила подняться и скорее сделать первый шаг.
День был на исходе, а они все пробирались таежными чащобами.
И, помогая Зойке карабкаться по каменистым осыпям, Тихонов всякий раз чувствовал, как все слабее цепляются ее руки за его телогрейку.
Лицо у нее было бледное, усталое, с синевой, только глаза не сдавались — блестели из-под мокрых ресниц сухими лихорадочными огоньками.