Дом паука - страница 28
— Кому ж охота голодать и горевать? — сказал Амар.
— Совсем ничего не соображаешь? — настойчиво спросил Мохаммед. — Или не хочешь, чтобы французы отсюда убрались?
Амару вовсе не хотелось, чтобы разговор принимал такой оборот.
— Пусть эти собаки горят в аду, — сказал он.
Вот в чем была беда Истиклала и вообще всей политики: о людях говорят так, словно это не настоящие люди: вещи, цифры, животные — что угодно, только не люди.
— Ты был на этой неделе в Зекак-эр-Румане? — спросил Мохаммед.
— Нет.
— Когда случайно окажешься, погляди на крыши. На некоторых домах камни тоннами лежат. Ай-яй-яй. Сам увидишь. Похоже на стены, но они не скреплены: бери и кидай.
Амар почувствовал, как сердце его учащенно забилось.
— Ouallah?
— Поезжай и посмотри, — сказал Мохаммед.
Амар помолчал, потом сказал:
— Большие дела скоро начнутся, да?
— B'd draa[40]. Еще какая, — беспечно ответил Мохаммед.
Внезапно Амар вспомнил, что ему рассказывали о семье Лалами. Узнав о том, что старший брат Мохаммеда — член Истиклала, отец выгнал его из дому, и тому пришлось бежать в Касабланку, где его схватила полиция. Теперь он сидел в тюрьме, ожидая суда вместе с еще двадцатью юношами, задержанными за участие в террористической деятельности, прежде всего за провоз ящиков с ручными гранатами из Испанского Марокко. В глазах многих он даже стал героем, поскольку ходили слухи, что французские газеты писали, будто он и еще один фесец проявили особую жестокость, совершив несколько убийств. Тогда, значит, Мохаммед знал куда больше, чем говорил, а он, Амар, даже не мог спросить его, что правда, а что ложь в истории с его братом: правила этикета воспрещали подобные расспросы.
— А что ты собираешься делать, когда это наконец начнется? — спросил он наконец.
— А что ты будешь делать? — парировал Мохаммед.
— Ana[41]? He знаю.
Мохаммед посмотрел на него с сожалением и улыбнулся. Глядя на эту улыбку, Амар почувствовал, как в нем поднимается волна неприязни.
— Хорошо, я тебе скажу, что я собираюсь делать, — решительно произнес Мохаммед. — Я собираюсь делать то, что мне прикажут.
Хотел Амар того или нет, но это произвело на него впечатление.
— Значит, ты…
— Нигде я не состою, — прервал его Мохаммед. — Но когда придет тот самый день, каждый будет подчиняться приказам. Majabekfina[42].
Амар постарался не думать о сцене, которая могла бы последовать, решись он высказать мысль, вертевшуюся у него на кончике языка: «Даже богатеи, вроде твоего отца?» Произнести такое было бы серьезным оскорблением, даже в шутку. Затем, как и подобает истинному мусульманину, он на миг задумался о прелестях военной дисциплины. Ничто и никто, размышлял он, не может сравниться с государством, которое честно насаждает законы Ислама огнем и мечом. Быть может, Истиклал, добившись победы, вернет эту славную эру? Но, если партия стремилась к этому, отчего ж не говорила ни слова в своей пропаганде? Пока у власти стоял настоящий султан, партия толковала о богатых и бедных, сетовала, что не может издавать свою газету так, как ей того хотелось бы, и намеками критиковала монарха за мелкие просчеты или за всякие мелочи, которые он не сделал. Но с того самого дня как французы убрали султана, партия твердила исключительно о том, что его нужно вернуть. Однако если бы он вернулся, все опять стало бы как прежде, а подобное положение дел вряд ли устроило бы Истиклал.
— Yah, Мохаммед, — поинтересовался Амар. — Почему партия снова хочет видеть Сиди Мохаммеда Хамиса на троне?
Мохаммед недоверчиво взглянул на него и сплюнул в воду.
— Enta m'douagh[43], — с презрением произнес он. — Султан никогда не вернется, да и партии это не очень-то нужно.
— Но…
— Партия не виновата в том, что люди в Марокко — хемир, ослы. Если тебе это не понятно, можешь жевать жвачку, как и все.
Мохаммед лежал, откинув голову на камни, прикрыв глаза; казалось, он очень доволен собой. Амар почувствовал, как что-то резко кольнуло в сердце. К счастью, подумал он, Мохаммед не видит выражения его лица — вряд ли оно ему понравится. Отчасти его гнев был обусловлен личными причинами, но куда больше его задело то, что Мохаммед неожиданно открыл ему глаза на родину, позволившую горстке свиней-назареев заявиться и править его соотечественниками. Вместо дружеского согласия, кругом царили подозрительность, враждебность, мелкие свары. Всегда было так, и всегда так и будет. Со вздохом он встал и выпрямился.