Дом с привидениями - страница 13

— Да кому она нужна, — снова сказал он. — Она же только нам и нужна.

— Она только вам, — согласился Толокно. — А шапки всем нужны. — И, подойдя к Марику вплотную, внятно произнес — Если кто из твоих в школу придет… Понял, что будет!..

— Бежим, — сказал Игорястик. — Звонок.

Марик подошел к окну, глядящему во двор. Игорястик и Толокно мчались к воротам, перекидываясь пластмассовым диском, гикая и свистя.

— Что ты уперся в стекло, вместо того чтобы бежать и искать собаку. Что ты там все выглядываешь? Они ушли?

— Да.

— Ах, как ты жестокосерд! Никого не любишь, даже свою собаку…

— Не говори глупостей, ба.

— А ты не говори со мной в таком тоне, равнодушный ребенок.

— Ну все, ба, все! У тебя есть тридцать рэ?

— Чего тридцать?

— Рублей.

— Столько денег! Зачем? И что это за жаргон «рэ»?!

— Значит, так, — начал Марик, решившись. — Надо сегодня, до четырех часов, отдать одному чмырю тридцатку. Тогда нам, наверно, вернут Нави.

— Тебе поставил такое условие этот Чмырь? А что, если не принесешь денег?

— Убьют ее…

— Но это же шантаж! — взорвалась бабушка. — Это гангстеризм!.. Нельзя становиться на одну доску с этим проходимцем… Деньги или смерть! Подумать только! Гадость! Собака нам этого никогда не простит. Надо заявить в милицию. Пусть окоротят этого негодяя… Немедленно!

Марик покаялся, что завел этот разговор. Он поглядел на часы и прямо задрожал от волнения — было два десять.

— Да и таких денег у меня нет. Пенсия-то двадцать пятого… Какая мерзость, какая подлость!.. — И бабушка, пыхтя, направилась в кухню. — Беги ищи!

— Только до моего прихода никому не заявляй! — Марик огляделся. Маски лежали на мраморной доске буфета. Он схватил свою школьную сумку, вывалил все прямо на кресло, уложил в сумку обе маски, тщательно задернул молнию и, крикнув: «Я пошел!», — хлопнул дверью.

А расходятся из школы совсем по-другому, нежели приходят.

Того, бурливого, гремящего потока, который поутру устремляется в школьные двери, в конце дня нет и в помине. Из подъезда теперь выходят поодиночке, по двое, маленькими группками, неспешно, размахивая портфелями, а кто и стремительно, словно желая поскорее разорвать свои связи с уже отошедшим в прошлое учебным днем. Другие идут вальяжно, расстегнув куртки и вороты, и тут же на крыльце прячут в сумки галстуки. Глаза уже не напряжены, фигуры не нацелены вперед, как утром. А кто поменьше, выпархивают на волю — эдакие «сладкоголосые птицы юности»— щебеча и напевая веселые песни. Жирафоподобные старшеклассники, всенепременно сиганув через ограду на баскетбольную площадку, начинают свои нескончаемые дриблинги, броски и силовую толчею. Бабушки разбирают малышей и, выхватив у них из рук тяжелые портфели, гонят их перед собой, как гусопасы одиноких гусей.

Так увели кое-кого и из 2-го «Б». А за Гельмутом Пенкиным бабушка приехала на такси. Она тут же обнаружила Гельмута, закрыла ему рот ладошкой, почувствовав, что он хочет что-то сказать.

— Что вы ему рот затыкаете? Увозите, да? — подскочил к ней Рябоконь. — А нам сегодня бегемота кормить!..

— Кого? — Бабушка подумала, что над ней издеваются.

— Ги́ппо-по́па! — с трудом выдавил из себя Марягин.

— Ах, негодник! — вскричала оскорбленная бабушка. — Это слово ты повторишь завтра перед Кирой Викторовной. Распустились. Идем! — приказала она Гельмуту.

Пенкин изобразил лицом и руками, как он огорчен, что это бабка во всем повинна, скрылся в такси. И уехал, но большинство осталось на «продленке». Мальчики поактивнее тут же подбежали к гигантской катушке с кабелем и принялись отматывать синие и белые жилки, выпрастывая их из оболочки. Те, кто попассивней, стояли на дорожках и глядели по сторонам, как, впрочем, и пассивные девочки, а все, кто почковался вокруг Мариночки Кондратенко, стояли кружком, голова к голове, и оттуда, изнутри, то слышался страстный свистящий хоровой шепот, то песня Пугачевой «Миллион, миллион алых роз». Расстелив на садовом столе кусок обоев, Федулина рисовала буквы для подписи под бегемотом. Фигура животного была уже нарисована. Причем глаза у него были даже не человечьи, а кукольные, печальные, с загнутыми ресницами, зрачками с белым проблеском для живости и голубыми радужинами, как на парикмахерских плакатах.