Дом вампира и другие сочинения - страница 59

Когда в «De profundis» он говорит, что превратное стало для него в области страсти тем же, чем парадокс в сфере интеллекта, он по-прежнему играет терминами, не пытаясь реально понять основные свойства своей натуры.

Публичное провозглашение особенностей своей личности на суде и признание в «De profundis», вероятно, принесли ему колоссальное психиское облегчение. Однако либо он бьы уже неспособен восстановить свою защиту против собственного чувства неполноценности, от чего в значительной степени зависел его творческий инстинкт, либо он лишился чувства стыда — того восхитительного осознания греха, без которого его Муза была бесплодна.

Неспособный прославлять плотское, не испытывая угрызений совести, Уайльд не был ни язычником, ни греком. Он был ирландцем, выросшим в атмосфере Англии XIX столетия. Он был бы абсолютно чужим в Афинах времен Алкивиада. Он не мог бы, как Уолт Уитмен, «воспевать электрическое тело».

Сфинкс — называйте его осознанием греха, вожделением или табу, подобно Ворону, преследовавшему По, — навсегда поселился в подсознании поэта. Эта тень постоянно преследует его. В конце концов, кастрация кажется единственным избавлением.

Никакой грек не мог бы написать «Дом блудницы». Уитмен не мог бы его написать. Сквозь жеманную музыку поэтических строчек мы слышим агонию страдающей души поэта. В Уайльде всегда присутствует чувство потери и тщетного раскаяния. Сонет «Увы», которым он предваряет свои стихотворения, является декларацией и признанием. Никогда Уайльд не заявлял о своих обстоятельствах яснее и поэтичнее, чем в следующих откровенных строчках:

Те же мотивы появляются в «Горькой сладости любви», но неубедительно. «Я сделал выбор, я прожил свои стихи», — восклицает он. Однако мы чувствуем, что этот выбор не окончательный. В другом стихотворении поэт подбадривает себя, чтобы вновь обрести мужество. Он назвал его «Апология». Бедный Оскар постоянно извиняется! Суинберн, Катулл, Сафо никогда не извинялись. Оскар — «наследник печали». Он пребывает в «Доме боли», наслаждаясь и своим пороком, и своей печалью. В «Taedium Vitae» он протестует против «сброда, охрипшего в спорах», где его «белый дух с грехом впервые целовался в рот»[52] однако лишь порок позволяет ему ясно высказаться.

Другие поэты с комплексом бисексуальности были достаточно откровенными. Шекспир не делал секрета из своей привязанности к W. Н., юному белокурому другу, чей облик появляется в сонетах. Микеланджело не боялся объявлять о своих эллинских пристрастиях. Дуглас написал «Две любви» и «Гимн физической красоте». Уайльд лишь смутно намекает на то, что движет им; обычно он делает это в связи с какой-нибудь классической аллюзией. В «Портрете Дориана Грея» он кормит нас косвенными намеками. Лишь однажды, в стихотворении «Портрет мистера W. Н.» он откровенно подходит к проблеме.

Следует обратиться к туманному отрывку из пространного стихотворения «Бремя Итиса[53]», чтобы найти описание Уайльдом тайны его двойной природы в поэтической характеристике Салмация, «который не юноша и не дева, но то и другое, питаем двумя огнями, но не удовлетворен».

Чувство греха в Уайльде объясняет его религиозные настроения: «Великий Пан мёртв, а сын Марии стал Царём». Уайльд признает сына Марии. Пан мог бы освободить его от чувства греха. Он предпочитает спасение через Голгофу. Парки удовлетворяют его желание. Однако если бы в дни, когда он пел, Пан очистил его душу и омыл его плоть, или Иисус сошел с небес с божественным обещанием прощения, его лира замолкла бы, а парадоксы застыли бы на губах.

Так или иначе, двойственность сексуальной природы вместе с сознанием греха сделали Уайльда поэтом. Его гений был компенсацией за чувство неполноценности. В попытке оправдать себя он значительно обогатил и прозу, и поэзию своего времени. Бессмысленно гадать, кем бы он был без сознания греха и комплекса неполноценности. Обычным ирландцем, развлекающимся в Лондоне, или выдающимся поэтом своего поколения.