Дом вампира и другие сочинения - страница 61

Дуглас, с его мальчишеским тщеславием, с его стремлением пренебрегать мнением света, несомненно, несет ответственность за многие неблагоразумные поступки Уайльда. Тем не менее, он также являлся для Уайльда источником вдохновения. Сам Уайльд во взволнованных отзывах о стихотворении «Две любви» и в эмоциональной переписке с Дугласом дает ключ к священной тайне своего сердца. Дуглас был для него тем же, чем для Шекспира W. Н., вдохновитель сонетов. Название «Две любви» заимствовано у Шекспира:

Мне есть, что еще сказать об этом стихотворении, которое сыграло столь пагубную роль на процессе Уайльда.

Дуглас в оскорбительной книге «Оскар Уайльд и я» приписывает эротическим прихотям Уайльда свойства, которые трудно примирить с его [Дугласа] «Гимном физической красоте», где тот воспевает «сладкую, бесплодную любовь, [которая] в Элладе считалась полубожественной». Лорд Альфред Дуглас играет с греческим огнем во многих произведениях.

Впрочем, несмотря на это противоречие, не следует обвинять Дугласа в лицемерии. Напомню еще раз, что, как показывает психоанализ, можно любить и ненавидеть одновременно, причем совершенно искренне; некоторые эмоции, подобно некоторым математическим формулам, могут быть как со знаком «плюс», так и «минус».

Дуглас, каковы бы ни были его интеллектуальные убеждения после обращения к религии, вероятно, не осознавал, что он по сути своей — язычник. Его язычество было более радостным и счастливым, чем у Суинберна. Уайльд был ирландским протестантом с сознанием и совестью представителя среднего класса, получившим основательное католическое образование, который тщетно пытался заставить себя поверить в то, что он — эллин. Дуглас был эллином, который тщетно пытался предстать католиком. Одежда была не по размеру. Нетрудно разглядеть под монашеской рясой раздвоенное копыто Пана.

«Нарцисс» и «Флёр-де-Лис»[55], возможно, получили священный знак крещения, однако оно оставило в их душах не больший след, чем теплый весенний дождь на бледно-розовых телах. «Перкин Уорбек» — всего лишь юноша, наслаждающийся жизнью. Он не думает о Христе до тех пор, пока ему не грозит виселица. «Святой Витт», несмотря на свое благочестие, является танцующим Фавном в маске. Сам дьявол не нашел бы лучшего адвоката во всей литературе, чем в «Легенде о Спинелло» лорда Альфреда Дугласа.

Движимый противоречивыми чувствами и комплексами, запутавшийся в противоречиях между инстинктом и разумом, поэт жалуется, что потерял и Назареянина, и Аполлона. Однако его опасения напрасны. Аполлон не может отказаться от такого преданного почитателя. И даже Иисус не может не улыбнуться при виде поэта, который пришел к нему с венком прекрасных лирических стихов.

Мало кому из поэтов удавалось сделать красоту столь осязаемой. Даже Фрэнк Гаррис смиренно спускается со своих критических высот перед магией таких строчек, как «Куда, моя беззащитная душа, нас бросит жребий?».

Такие прекрасные цветы может увидеть любой, кто прогуливается в саду поэта. В отличие от Суинберна, Дуглас никогда не скучает. В отличие от Россетти, он никогда не заботиться лишь об удачных выражениях. В отличие от Уайльда, он никогда не бывает комедиантом, но всегда — поэтом. Всю свою эксцентричность он сублимирует в искусстве.

Что делало Альфреда Дугласа столь неотразимым для Оскара Уайльда? Уильям Фримен, биограф Бози, называет его «гениальным испорченным ребенком»[56]. Это очень точная характеристика. В нем сочетались гениальность и инфантильность; он всегда был наполовину чертенком, наполовину эльфом. Вызывающая юношеская красота Бози, аристократическое презрение к мнению общества, пылкое восхищение старшим другом — все это придавало ему безусловное обаяние. Как знать, не обошлось ли здесь и без доли снобизма. Возможно, Уайльд не обожал бы его так безумно, если бы тот не был «лордом» Альфредом Дугласом. Между прочим, в данном случае слово «лорд» перед именем младшего сына маркиза является лишь формальным уважительным обращением, как того требовал обычай, а не реальным титулом. Так, это не давало ему права на место в Палате лордов.