Дорасти до неба - страница 10
— Сложите оружие, принесите присягу герцогу, и он сохранит ваши жизни.
Мирланда с горечью подумала: "Теперь осталось только умереть".
Сперва я смотрела на схватку как на суперкрутой блокбастер. Это же круто! Мечи, магия, битва добра и зла… Но если это кино, то почему так страшно кричит вот тот мужик с разорванным животом? Почему так остро пахнет свежей кровью? Почему? Да сон ли это? К дьяволу такие сны! В моем сне все будет по-моему, так, как я захочу!
И когда эта молоденькая волшебница, Мирланда, решила, что пора умирать и опустила правую руку на пояс к кинжалу, я не выдержала. Она ведь еще даже не ранена! Она с головы до ног закована в железо, да и латы наверняка тоже какой-нибудь магией обработаны. Ты ведь еще жива, так бейся! Перегрызи перед смертью еще одну глотку!
Я так и крикнула:
— Бейся!
Удивительно, но девушка меня услышала. Но она, видимо, уже все для себя решила, потому что даже не удивилась.
— Бесполезно, — ответила она и сомкнула пальцы на рукояти кинжала. Я вдруг вспомнила, как называется такой ножичек: мизерикордия, дарительница легкой смерти. Ну да, ткнуть таким шильцем в стык между шлемом и кирасой — и адью.
Мирланда еще раз поглядела по сторонам. Вот справа от нее зажимает рану в боку Лейт. Вот слева придерживает беспомощно повисшую руку Фарл. А где остальные? Лежат, либо мертвые, либо мало отличающиеся от мертвых. Все, все погибли, осталась она одна, и у нее больше нет ни оружия, ни сил. Разве что, на один удар…
Девчонка пялилась по сторонам, а я углядела у того мужика, что стоял слева от меня, на поясе кинжал. Не точно такой же, как у Мирланды, но очень похожий. И тут меня понесло. Такое зло взяло — я сама от себя не ожидала. И рявкнула, что есть мочи:
— Не можешь драться, тогда не мешай!
И взяла дело в свои ручки.
Прошипела тому, что слева:
— Фарл, ты сможешь на ладонь приподнять правый локоть?
Фарл прошипел мне в ответ:
— Я сделаю это, госпожа.
— Делай!
Мужик сжал зубы и здоровой левой рукой потянул окровавленную правую вверх. Он не издал ни стона, лишь лицо его побледнело и покрылось потом. И как только рукоять его кинжала полностью мне открылась, я качнулась влево, крепко ухватила это четырехгранное шило с локоть длиной, и прыгнула, одновременно вырывая из ножен оба клинка. Да, теперь уже я. Девчонка-магичка же словно скорчилась где-то позади, в один миг превратясь из действующего лица в зрителя.
Прыгала я всегда хорошо. Силой это тело обделено не было, да и доспех действительно был непростым. Я не знаю, была ли Мирланда в курсе насчет возможностей ее лат, но три метра до выстроившихся полукругом волков я преодолела одним прыжком. А потом… потом я танцевала, едва успевая отслеживать происходящее вокруг сквозь решетчатое забрало глухого шлема. Кинжал волку в глазницу, прыжок, перекат… другой волк повисает на клинке — острие пронзило ему шею и вошло в мозг. Теперь распластаться на секунду, выдергивая мизерикордию и чувствуя, как надо мной пролетает туша Твари. И снова вскочить, выпрыгнуть высоко и сверху, добавляя к силе рук вес своего тела и доспеха, обрушить два стальных жала в загривки сразу двух врагов, перерубая им обоим хребет. Еще перекат, еще прыжок… уходя от одного из волков проскальзываю под брюхом другого, не забывая вспороть ему потроха на всю длину лезвия. По наручи царапнули зубы, слегка вмяв металл. Я рывком развернулась и железным кулаком с маху вдолбила клыки в глотку твари. Не глядя, отмахнулась острием кинжала еще от одной, почувствовав: попала.
Время для меня будто бы остановилось. Я танцевала с двумя кинжалами в руках среди черных волков герцога Аргайла и убивала их. Убивала беспощадно и неотвратимо, всеми известными мне способами. Я сейчас на какое-то время сама стала смертью, и твари почувствовали это. Не в силах сопротивляться отданному им приказу, они продолжали нападать, бросаться на меня, но в их движениях я чувствовала ту же обреченность, какую еще несколько секунд назад я чувствовала в мыслях Мирланды. И в какой-то момент ощутила: больше не осталось никого.
Я остановилась, перевела дух. Поляна, насколько я могла видеть, была залита кровью. Красной, человеческой, и черной, волчьей. И невооруженным взглядом было видно, что черных клякс на траве намного, намного больше. Какие-то из тварей еще пытались шевелиться, и я пошла по поляне, останавливаясь у каждой черной туши, неважно, подавала ли она признаки жизни, и дважды всаживала в нее мизерикордию: в голову и в сердце. И, повинуясь безотчетному порыву, каждый раз, приканчивая очередную тварь, произносила, обращаясь к небу: