Дорога исканий. Молодость Достоевского - страница 17

стр.

Когда все уже совсем готово, появляется отец Иоанн Баршев — священник больничной церкви и добрый знакомый семьи Достоевских. Большой, толстый, в развевающейся черной рясе, он сразу как-то всех подавляет. Читая напутственный молебен, отец Иоанн слегка размахивает иконой, и Феде кажется, что священник сердится на него. Почему-то стесняясь, он быстро-быстро крестится под курточкой, затем резким движением одергивает ее и решительно отворачивается от священника, считая все свои обязанности перед богом выполненными.

Отец Иоанн заканчивает молебен. Начинается прощание. Целуя Федю, Алена Фроловна сильно и в то же время бережно сжимает ладонями его лицо. У него пощипывает в носу, но, разумеется, он сдерживается — не то что Андрюша, который заливается во все горло. А Миша хитрый — отвернулся и крепко зажмурил глаза…

Они в кибитке, на мягком, душистом сене. Прямо перед глазами могучая спина неторопливо взобравшегося на облучок Семена. Рядом, на сене, — сопровождающая горничная Вера; маменьки нет, она в коляске провожающего их до заставы отца.

Итак, они едут, все-таки едут!

У заставы кибитка останавливается. Семен Широкий соскакивает с облучка и разминается — несколько раз лихо прохаживается вприсядку. Миша и Андрюша в восторге, но Федя вспоминает Лобанова и думает о том, как далеко до него Семену. Ему хочется выбраться из кибитки и попытаться воспроизвести движения Лобанова, но подъезжает коляска с маменькой и папенькой. Семен снова взбирается на козлы, а маменька усаживается на сено рядом с Федей. Снова перецеловав всех, отец крестит удающуюся кибитку. Федя еще долго наблюдает за ним в заднее оконце, — одинокий, несчастный, отец долго стоит на развилке дорог и слабо помахивает платком. Затем тяжело и как-то сгорбившись возвращается в свою коляску.

Лошади бегут мелкой рысью по хорошо укатанной дороге. Федя видит, как голова Семена Широкого валится на грудь — возница изо всех сил борется со сном. Впрочем, ему и самому отчаянно хочется спать. И вот он уже дремлет, прижавшись к маменькиному плечу.

Легкий, освежающий сон без всяких сновидений длится недолго. Но когда Федя просыпается, солнце уже высоко, и в кибитке, несмотря на раскрытые окна, жарко. Миша еще спит: маменька вполголоса переговаривается с Верой.

— Ну вот и Феденька проснулся, — говорит Вера.

— Ну как ты, дружок мой? Не надуло ли тебе из оконца? — спрашивает маменька, окидывая его беспокойным, заботливым взглядом.

— Что вы, маменька, такая жара! Вот я сейчас встану и высунусь в окошко, хорошо?

— И не вздумай, как это можно! И в голову надует, да и стукнешься, как тряхнет на ухабах-то! А вот мы лучше у Семена спросим, далече ли до постоялого двора. Кажись, Бронницы уже проехали.

Федя смотрит в окно, но, разумеется, никак не может сказать, проехали ли они Бронницы. Вокруг леса, поля, кое-где мелкий кустарник. Ни жилья, ни путника.

— Семе-ен! — кричит Вера.

— Чаго еще? — отзывается хрипловатый голос, видимо, только что пробудившегося Семена.

— Барыня спрашивает, далече ли до Бронниц.

— Эк, хватились! Того и жди, Ульяново покажется, а им все, вишь, Бронницы!

После сна Семен явно не в духе, и маменька решает оставить его в покое.

— Не покормить ли нам детей, как ты думаешь? — обращается она к Вере.

— Да разве Андрюшеньку, старшенькие-то в Ульянине щец похлебают.

— И я хочу щей, — заявляет Андрюша.

— И ты, и ты похлебаешь!

«Ульяново! — думает Федя. — И что это такое за Ульяново, интересно? А Бронницы проспал!»

После отдыха и кормежки лошадей в Коломне подъехали к Оке. У берега стоял готовый к отправке паром; лихо соскочив с козел, Семен взбежал на паром, о чем-то быстро переговорил с паромщиком, потом вернулся и, так же легко забравшись на облучок, снова тронул лошадей. И вот тройка отдохнувших, покормленных лошадей и огромная кибитка резко въехали на паром. Здесь послушные, хорошо выученные лошади замерли, и Федя первый выбрался на дощатый настил парома. Открывшееся взгляду раздолье — тронутая мелкой рябью гладь широкой реки, тихие, покатые берега с уходящими вдаль рощицами и перелесками, безбрежная ясная синева неба с редкими клубящимися облачками — все это подействовало на него самым неожиданным образом. Взволнованный до глубины души, до не испытанных никогда прежде спазм в горле, он не слышал, как звала его маменька, не чувствовал, как Вера бесцеремонно взяла его за руку и повела вслед за остальными, туда, где для них уже готовили удобные деревянные лавки. И дальше, до конца путешествия, он был словно в каком-то трансе, так что маменьку не шутя обеспокоили его молчаливость и беспрекословное послушание.