Дорога испытаний - страница 34
Шофер зачем-то обходит машину кругом, ударяет ногой по баллону — крепок ли? — и только после этого, взяв с сиденья винтовку, идет, уже не оглядываясь на машину.
А вот на груженном ящиками грузовике сидит мордастый парень в телогрейке и прямо из огромной пятилитровой банки ест сгущенное молоко.
— Питаешься?
— Я белобилетный, — заплетаясь вязким языком, отвечал мордастый.
— Слазь!
У него даже глазки сладко-белые.
— Дурень! — сказал Василько.
— Дурень, дурень, а лакать будь здоров! — откликнулся Синица. Он подозрительно оглядел новобранца: — А ну, ты, дыхни!
В это время из балки на дорогу выходит колонна машин.
— Стой! Выходи!
Люди прыгают из машин — кто с винтовкой, кто с пистолетом, кто сжимая в руках гранату. В темных пальто, в кожанках и плащах, неумело, как лопаты, держат винтовки — похоже, они прибыли на субботник. Седой человек в очках, держа в руках бутылку с горючей жидкостью, жертвенно спросил:
— Куда нам?
У одной из легковых машин перебранка.
— Командира, немедленно командира! — кричал, не вылезая из машины, гражданин в роскошном защитном картузе.
Лицо у него какое-то удивленно-обиженное, словно он собрался подуть в дудочку, а дудочку отобрали и он так и остался с вытянутыми толстыми губами, спрашивающими всех: «Где же дудочка?»
— Чи выйдешь, чи нет? — грозно спрашивал его Василько. — От пухлявый!
— Я Пикулев! — сообщил он, тыча мне какую-то тисненную золотыми буквами книжечку, и очень удивлен был отказом взглянуть на золотые буквы, которые, по его мнению, дают ему право проехать прямо на переправу.
— Вон там эсэсовец за лесочком, видите? — сказал я.
Пикулев обиженно взглянул на синеющий вдали на горбах лесочек, где вспыхивали дымки разрывов.
— Туда мы пойдем?
— Туда.
— Там же бой! — удивился он.
— Не любит боя, ох не любит! — сообщают с машин.
Вылезает он неохотно, молодой, но уже дородный и какой-то перезрелый, рыхлый, с животиком и крупными, неприятно белыми сырыми руками. И с ним происходит любопытная перемена. Вот только он сидел в «форде» рядом с персональным шофером, наряженным в кожанку, кожаный картуз и большие, с отворотами, шоферские кожаные перчатки, и у Пикулева был почти державный вид. Казалось, даже красная диванная обивка сиденья, сам никель автомобильных приборов входили как составная часть в общий комплекс его экипировки, придавая ему значительность. В щегольском картузе, франтоватой, с белым подворотничком коверкотовой гимнастерке и синих кавалерийских бриджах, заправленных в подлакированные сапоги-бутылочки, он всем своим видом как бы хотел сказать: «Жизнь сера, и ее надо украшать своей собственной фигурой». Но стоило только ему с автомобильного сиденья выйти в пыль военной дороги, в простой неутомимый ряд ног в кирзовых сапогах и солдатских башмаках с обмотками, как он изменился. Словно бритвой отрезало стропы, на которых он держался на земле прямо: он сразу обмяк и как-то на глазах похудел, и широкий командирский пояс разгильдяйски болтался на его франтоватой гимнастерке. Синеватая щетина выступила на его щеках — или это рассвет так окрасил его?
— Начальничек-то наш слинял, — усмехнулся Синица.
— То не начальник, то один коверкот, — сказал Василько.
Идем к передовой серым, пустынным селом. Так и останется на всю жизнь в памяти освещенное холодным солнцем село и ужасное молчание расстрелявших все снаряды орудий, с мольбой вытянувших к небу длинные стволы.
Вдали дымилась каша роща, и все поле перед ней в черных гейзерах минных разрывов.
Мы увидели девушку еще издали, когда она поднималась вверх по яру, медленно, устало, цепляясь за кустарник пухлой краснокрестной сумкой. Вокруг рвались мины, а она, не обращая внимания, лезла вверх, к нам, и вышла запыленная, в больших солдатских сапогах, в надвинутой на самые глаза зеленой каске. Низенькая росточком, но достаточно плотная, пружинистая, цепкая. Сняла каску — беленькая. Руки твои темные от йода, подружка!
— Товарищ командир! Разрешите — присоединюсь?
Она вошла в строй, и тотчас же придвинулся к ней Синица, и широкая грудь его, вздымаясь под пулеметными лентами, как бы распахнулась навстречу.