Дорога к подполью - страница 40

Мы пролежали в воронке не больше десяти минут. Почти совсем рассвело, и кто-то произнес: «Сейчас начнут бомбить, надо спускаться вниз, в батарею…»

Бредем к мрачному черному отверстию люка правого командного поста. Делаем то, что делают все, — погружаемся в мрак. Наша случайная компания пристраивается на первой площадке колодца. Я растягиваюсь на спине, чувствую боками острые углы каких-то ящиков, под спиной — широкую щель в железных плитах площадки, но мне все равно. Не пытаюсь даже ощупать, на чем лежу и не провалюсь ли вниз. Корабли ушли, все кончено!

Отчаяние охватило меня, и я зарыдала. Краснофлотец-автоматчик, сидевший рядом со мной, начал молча гладить меня по голове и плечам, но я не шевельнулась, слезы скатывались, текли по щекам, я их не вытирала, руки неподвижно лежали вдоль тела.

Говорят, уже совсем рассвело и надо спускаться дальше. Какое мучение!

Мы спустились на сорок метров под землю, пробирались куда-то по узким потернам в поисках свободного места, но так его и не нашли. Батарея была взорвана, с электричеством покончено, потерны освещались тусклым красноватым светом огарков, мерцавших в руках беспрерывно проходивших взад и вперед людей. На полу потерны сидели, скорчившись и тесно прижавшись друг к другу, армейцы и моряки. Кто-то потеснился и освободил для нас с Женей крохотное местечко на полу, где мы уселись, сжавшись в комок так, что коленями упирались в подбородок; сидеть иначе было нельзя.

Проходили минуты, часы… Затекли руки, ноги, все тело ныло, хотелось лечь на минуту, но малейшая попытка вытянуть ногу кончалась тем, что кто-нибудь на нее наступал. Протекали вторые бессонные сутки. Ждали наступления темноты в надежде на то, что еще придут корабли. Я хватала проходящих за руки и в отчаянии спрашивала: «Вы не видели Мельника?» Даже не задумываясь над тем, знают ли они, кто такой Мельник. И каждый отвечал: «Нет, не видел».

Несколько раз мимо меня прошел Ломан, к которому я обращалась с тем же вопросом и в ответ получала неизменное: «Нет, не видел».

Меня это тревожило. Где Борис? Жив ли? А, может быть, ему удалось эвакуироваться?

По потернам ходили командиры, собирали оружие и патроны, посылали здоровых и легко раненных держать оборону. Значит, мыс Херсонес еще сражался! Кто-то откапывал продукты, заваленные взрывом; принесли банки с мясными консервами и ящики с изюмом. Нам с Женей дали банку консервов и горсть изюма, мы поели и еще больше захотели пить. Все ходили пить из бака уборной — единственного места, куда еще поступала вода из батарейного, взорванного теперь водохранилища. Пошли и мы с Женей, кто-то напоил нас водой. Идя обратно, заблудились в лабиринте потерн и вдруг наткнулись на заветную дверь. Возле нее столпилось еще больше народа, чем раньше. Здесь, наконец, сообщили мне, что Мельник сел на последний катер вместе с контуженным старшим лейтенантом Ротенбергом, которого тащил на спине. Говорили, что Борис искал меня: выскакивал из люка правого компоста, кричал во всю силу своих могучих легких, но где было мне его услышать!

Мы брели по потернам, сами не зная куда и зачем. Вдруг я увидела на полу Наташу. Она сидела рядом с одним из старшин нашей батареи. С рыданиями я бросилась к ней, Сидевшие потеснились и освободили для нас место. Я рыдала до тех пор, пока сердце еще чувствовало боль. Наконец притупилась боль, иссякли слезы, высохли глаза. Исчезли мысли, остались одни физические страдания. Я громко вскрикнула:

— Нет я больше не могу, я лягу, пусть ходят по мне!

Я упала лицом на пол и тотчас же на мою руку кто-то нечаянно наступил. Поднялась и поджала ноги.

Мимо нас прошел краснофлотец, носивший мои вещи. Он остановился и стал объяснять, что бросил их на первой площадке правого компоста.

— Какие там вещи, кому они нужны!

Временами начинал горько плакать Женя: «Мама, я не могу больше, я устал, мама, мне душно!» Что я могла сделать, что я могла сказать ему? Он клал свою голову ко мне на колени и на время затихал.

Многих лет жизни стоят эти дни, проведенные в подземельях и под скалами 35-й батареи!

Все сидели в глубоком молчании. Но не совсем еще ушла надежда из этого подземелья, она тлела слабой искрой. Все ждали наступления темноты.