Дорога Короля - страница 14

Джиллет не слышал, что ответила Убивцу вдова. Он, видимо, ничего уже толком не слышал. Слова негодяя и ответы его «жены» вызвали в душе Джиллета жгучий стыд, а боль в плече стала поистине нестерпимой. Ему казалось, что голова у него вот-вот лопнет, и он уже не столько слушал этих двоих, сколько проклинал себя за то, что вовремя не призвал на помощь волшебные силы. Возможно, тогда бы он лучше понимал то, что здесь происходит. Да, он вел себя как последний дурак, в какую-то минуту решив, что может сам добиться победы, тогда как в подобной ситуации могло победить только волшебство!

Собрав последние силы, он поднялся с пола и встал между Кельвином и вдовой. Прижимая руку к искалеченному плечу и задыхаясь от боли, он с трудом прохрипел:

— Это невыносимо!.. Мой родич, Рив Справедливый, просто в ярость придет, когда узнает, что ты со мной сделал!

Как вы уже поняли, Кельвин Дивестулата и вдова Гюшетт были людьми очень разными, однако же реакция их на слова Джиллета оказалась совершенно одинаковой: оба застыли как изваяния, едва услышав волшебные слова «Рив Справедливый».

— Да-да, моя родня такого не прощает! — продолжал между тем Джиллет, которого стыд и боль заставили вспомнить о силе воображения. — Всем на свете это известно. А уж сам Рив совершенно не терпит несправедливости и ненавидит, когда тиранят и обижают беспомощных и беззащитных. И если его вывести из себя, так он все на своем пути сметет. — Джиллет — может быть, именно потому, что был человеком недалеким, — говорил на редкость убежденно и страстно. Будь он поумнее, он бы уже сообразил, что и так сказал слишком много, но он продолжал: — С твоей стороны, господин мой, было бы куда разумнее пойти вместе со мною в суд и самому признаться в том зле, которое ты причинил этой несчастной женщине. Во всяком случае, судьи обойдутся с тобой куда добрее, чем Рив Справедливый.

Все еще объединенные колдовским воздействием этого имени, вдова и Кельвин воскликнули в один голос:

— Ах ты, дурак! Ты же сам себя приговорил!

А вдова прибавила:

— Теперь он наверняка убьет тебя.

Но Дивестулата возразил:

— Нет, теперь я наверняка оставлю его в живых!

И этими словами совершенно сбил Джиллета с толку: тому почудилось, что своими храбрыми речами он уже спас и себя, и бедняжку вдову; что он одержал верх над Убивцем. Но тут Дивестулата одним ударом сбил его с ног, и счастливым заблуждениям Джиллета пришел конец.

Когда он очнулся — бесконечно страдая от мучительной головной боли, мечтая о глотке воды и чувствуя, что все тело его превратилось в кисель, — то обнаружил, что рядом никого нет. Комната, в которой он находился, была потайной, и сюда никто, кроме самого Дивестулаты и его личных слуг, никогда не входил. Когда-то в родительском доме у Кельвина была точно такая же комната, и он хорошо знал ей цену. Так что вскоре после того, как он прибрал к рукам усадьбу Рудольфа, он устроил эту темницу в подвальном этаже дома, вырубив ее прямо в цельной скале, служившей дому фундаментом. Никто в Предмостье не знал о существовании темницы. Вынутую землю и камень тут же использовали в строительстве других помещений, так что никто ничего и заметить не успевал. Кстати сказать, использовали их в основном для постройки огромных собачьих будок, в которых Дивестулата держал своих мастиффов. Этих страшных псов он очень любил и разводил для охоты — на зверей и на людей. А строителей темницы он затем отправил в далекие края — чтобы теперь служили ему подальше от Предмостья. В общем, придя в себя, Джиллет сразу понял, что здесь кричи не кричи, а никто твоих воплей не услышит, и никто никогда тебя здесь не найдет.

Впрочем, он был слишком слаб, чтобы кричать и звать на помощь. Последний удар Убивца чуть не раскроил ему череп, а к стене он был прикован под таким странным углом, что оковы прямо-таки выворачивали плечи из суставов. Его совсем не удивило, что в темнице горит свет — правда, это была одна-единственная свеча, прилепленная к скамье в нескольких шагах от него. Общее потрясение оказалось настолько сильным, а телесные страдания — настолько мучительными, что такой роскоши, как удивление по поводу присутствия или отсутствия света в темнице, он просто не мог себе позволить.