Дорога мертвых [СИ] - страница 5

Пусть так. Каждая сказка рассказывается, как она хочет.

Напротив дома, на крыше которого я живу, расположена таверна. Самая обыкновенная, таких через одну в городе. Высокий дом с шатровой крышей из черепицы. Цокольный этаж сложен из дикого камня, а тот, что над ним — фахверковый, и штукатурка перекрыта черными балками. А ставни на окнах синие.

Еще мне виден кусочек комнаты и шпалеры в сердечки. Комната уютная, с камином и деревянной мебелью, над которой от всего сердца трудились мастера. Потому она красивая и надежная. В такой комнате приятно отдохнуть после долгого пути, погреться у камелька, мечтая и попивая подогретое вино. Особенно приятно туда заглядывать в зимние дни, когда слегка оттают морозные узоры на окнах и становится виден живой огонь. И эти сердечки… Комната для уюта и созерцания, для пожилой семейной пары, выбравшейся в город. Или для молодоженов, радующихся друг другу… Я придумывал целые истории о тех, кто там жил, и мне веселее было коротать время, примерзшему к своей игле, в ожидании весны. Но сейчас было лето. Цвели тополя, и их легкий пух летел по городу, разносимый теплыми лапами ветра. Пух забивался в носы прохожим, заставляя их громко чихать и желать друг другу здоровья. Война закончилась, и город залечивал раны, отражаясь в море и волшебных источниках. И лишь последняя рана кровоточила.

Белый рыцарь, воин света, томился в высокой тюремной башне, дожидаясь утра, чтобы пойти на казнь.

Его учили драться с врагами Алерота и быть верным его богам и людям, а он… однажды он попал в плен и предал все, чему служил. Другие флюгера обсуждали это полушепотом, и ветер тоже не хотел слишком громко об этом болтать. Но именно этот рыцарь, изменник, именно он помог Проклятому бежать из заточения и вернуться в наш мир. Значит, и война случилась из-за него. И все равно мне было печально. Но флюгера не плачут. Хотя роса, выпавшая на меня в ту ночь, была очень похожа на слезы. Ветер высушил их и повернул меня так, чтобы я мог заглянуть в любимую комнату со шпалерами в сердечко. И я замерз еще сильнее, чем возможно для холодного железа. Потому что в этой комнате была не пожилая семейная пара, добрая и рассудительная, и не пылкие влюбленные. По комнате, прихрамывая, шагал человек. Нет, не человек вовсе. Темное облако окружало его и тянулось за спиной, точно туманные крылья. На постояльце были черные доспехи, шлем лежал на столе, и я смог разглядеть черные волосы, падающие ему на плечи, и ужасающе бледное лицо. Похоже, хромец почувствовал мой взгляд, подошел к окну и посмотрел на меня. В упор. Серебристо-белыми глазами.

— Маленький флюгер, — сказал он хрипло, словно давно ни с кем не разговаривал и почти разучился говорить. — И ты осуждаешь меня? Ну, по счастью, ты не сможешь никому рассказать, что это я.

И тогда у меня отнялся голос. Я крутился туда-сюда на своей игле и только скрипел, но все сказки, все слова застряли у меня внутри. И даже ветер перестал меня замечать и слышать.

— Вот так, — усмехнулся Проклятый. Но ему было не весело.

А потом в двери постучали. И вошел главный маг Алерота — смешной бородатый старичок в остроконечной шляпе и мантии, расшитой звездами. И они стали друг напротив друга у окна.

— Я пришел, — сказал маг.

— Отпусти ее.

Я нервно закрутился на своей игле. Ее? Ее?!

— Она нарушила закон, отвернувшись от света, она помогла тебе развязать эту войну.

— Я обманул ее. Она не знала.

— Если паладин не разглядел врага сердцем своим, то он не достоин этого звания.

— Меня зовут князем и отцом лжи, а она была пленена и ранена. Я наврал ей с три короба и убедил помочь мне бежать из заточения в Ривеллон.

— Взор сердца невозможно замутить.

Проклятый кивнул.

— В это ты прав, волшебник. Мы слишком долго были с ней вместе. Невозможно не узнать друг друга, идя одной дорогой. Спасая и прикрывая друг другу спину. Сперва я уважал ее, потом поклонялся, потом понял, что люблю. Я раскаиваюсь, что причинил вред ей и ее городу. Я взойду на эшафот вместо нее.

— Ты отец лжи и князь лжи. И я тебе не верю.

— В твоем сердце не осталось доброты? — Проклятый стиснул пальцы. И я… я почему-то ему сочувствовал.