Дорога на Урман - страница 14

— Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, — сказал Желудок, кивнув в сторону барака. — Может, полегчает бедняге.

Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда.

— Не надо, однако, — с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на гримасу боли, отвечал орочен. — В животе дырка, нельзя ему… воду и ту нельзя…

— А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, — раздраженно передразнил Желудок. — От всего она, матушка, лечит… А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать…

— Отчепись, — лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.

Когда, обходя сотрапезников с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия.

Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.

— Ханжа, — пояснил наблюдавший за ним Кабаков.

— Ну и травиловка, — сказал Стахеев. — Не-ет, наш сучок лучше.

Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб.

— Пятое число, — задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой. И усмехнулся: — Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.

Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки и склонился к раненому, то разобрал:

— Я прошлый год пятого июля расписываться собирался… Не повезло…

— Ты чего, эй, мент? — Желудок с подозрением уставился на Иннокентия. — Пиявку проглотил?

— Да нет, Севастополь вспомнил, — еще не придя в себя, ляпнул Стахеев.

— Это с чего? — заинтересовался и Кабаков.

— Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, — на ходу сочинил Иннокентий.

— На кой хрен? — так же подозрительно вопрошал Желудок.

— А-а, путевку мне на шпалозаводе дали…

— Стахановец, что ль? — враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.

— Какой там! Даже в профсоюзе не состоял. — Иннокентий уже оправился от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развязно, без надобности жестикулируя.

— Врешь, — убежденно произнес Желудок. — Путевки только коммунистам и стахановцам дают.

— Ксплуататоры! — злобно пробурчал бандит в солдатском обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.

— Да побожусь! — Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохновенно врал. — Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял — хошь не хошь норму перекрыл. Директор гля на доску — ну, где передовых-то за неделю пишут, — смотрит он, значит: Стахеев. И — дать, мол, ему…

— Ну чего было-то? В Крыму, то есть, — уже с интересом спросил Желудок.

— Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада…

— Это как так — люстрада? — встрял бандит в солдатском.

— Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб красиво.

— А-а, — разочарованно протянул бандит.

— Идем дальше, — продолжал Стахеев. — Санатории — пять этажей. Колонны, натурально. На крыше — статуи.

— Бабы голые? — умильно улыбнулся Желудок.

— Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти… как их… конструкторы.

— Дерьма-то, — сплюнул Желудок.

— Не, красиво тоже, — возразил Стахеев. — Ну ладно, поднимаешься по ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены… Ладно, дальше топаешь, ключ берешь… Заходишь в палату. Там… — Стахеев даже глаза прикрыл от восторга. — Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь — дверь. Туда посмотришь — дверь. Первую открыл — унитаз тебе стоит. Другую дверь открыл — ванна. Тут же аптечка с зеркалом — хошь брейся, хошь причесывайся.

Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор, как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки, висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода. Пригладил волосы. Огляделся. Все вокруг было усыпано осколками кафеля и кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.