Дорога отчаянья - страница 13

Выстрелы… я точно слышал, что кто-то стрелял. Неужели у кого-то из больных было оружие, они прорвали оборону и… Но ведь сразу после выстрелов стало тихо, ни криков, ни звуков борьбы, ничего. Значит, это были стрелки на входе. Стреляли на поражение. Стреляли, чтобы закрыть дверь. Не хотел бы я оказаться на их месте, не смог бы переступить через себя.

А спустя двадцать минут томительного ожидания, бесконечно долгого, подогреваемого испуганными людьми различными версиями происходящего, это объявление. Сбылись самые смелые и страшные прогнозы. Нет больше мира, в котором все мы жили. Нет ничего, кроме убежища, где всем нам придется прожить свои последние годы. Прожить и сдохнуть, не оставив после себя нового поколения, сгнить под землей в огромной металлической коробке. Братская могила…

Только сейчас до меня начал доходить смысл сказанных по громкоговорителю слов. Я открыл планшет и достал из прозрачного кармашка фотографию родителей. Мама… Папа… Значит… вас… больше… нет? Слезы хлынули рекой. Я не пытался их остановить, не пытался скрыть. Мама, мамочка… Как же так? Как же я без тебя теперь??? Прости, прости, прости меня, тысячу раз прости. Прости за все: за слова, сказанные в порыве гнева, знаю, ты была права, не стоило мне связываться с той компанией; прости, что уехал, оставив тебя одну, что не был рядом, когда все это случилось; прости, что редко говорил «Я тебя люблю»… Я тебя люблю, очень-очень, сильно-сильно… И ты отец прости… Слезы катились по щекам, по подбородку и падали на фотографию глухим стуком. Все, что у меня осталось от родителей… Цветная карточка размером девять на двенадцать. Я там совсем маленький, годика два мне. По обе стороны от меня – родители, совсем молодые, еще студенты. Улыбаются. Тут они счастливы еще. Эту фотографию я любил больше всего, поэтому, когда уезжал в училище, незаметно вытащил из семейного альбома.

Прощайте… прощайте все те, кого я любил. Пусть земля станет вам пухом, а душа вознесется к небесам и успокоится.

- И не стыдно тебе реветь? – откуда-то справа раздался незнакомый голос.

- Не стыдно, - ответил я, вытирая слезы рукавом больничной пижамы и поворачиваясь в сторону собеседника. – Чего стыдиться то?

- Ну, такой здоровый, а ревет как баба! Ты ж мужик! Вот и веди себя подобающим образом.

- Я только что потерял маму и папу… - голос задрожал, слезы снова подступили к глазам.

- И что? Тут целое убежище людей, где каждый потерял кого-то из родных. Давайте теперь все обрыдаемся и утонем в собственных слезах! Самое время для этого. Мы выжили, это главное.

- Нет у тебя сердца!

- Есть, только сердце сейчас не самый лучший помощник. Нужна голова, трезвый ум и холодный расчет. И все будет тип-топ!

- Неужели тебе не жалко твоих родителей? – не унимался я.

- Почему же, жалко, конечно… Но только чуть-чуть. Если честно, я их даже и не знал. Сирота. Подкидыш. Из детского дома я.

- Извини…

- Да все нормально. Давай знакомится что ли. Андрей, - незнакомец протянул мне руку.

- Антон.

- Вот и славно. А то смотрю, из всей своей палаты, кажется, я один спасся. А одному скучно. Ты откуда будешь?

- В смысле? Откуда родом?

- Да нет, в госпиталь откуда приехал?

- Из училища, в Вольске которое.

- О как! Я тоже. А рота?

- Двадцать девятая, факультет тыла ВМФ. А ты?

- Одиннадцатая. Прокоповская. Напротив вас живем… точнее жили. Стало быть, ты – первокурсник. Ничего, сейчас мы сопли-то тебе подотрем.

Как оказалось, Андрей учился на четвертом курсе, был командиром отделения, носил сержантские лычки. В госпиталь попал, как и большинство курсантов – за коробку конфет по выдуманной болезни, хотел отоспаться да отдохнуть от бесконечной смены настроений командира батальона и ежедневной муштры. К тому же, надоело бегать десять километров в противогазе, когда проигрывал «Спартак». А этот сезон складывался у команды не очень удачно.

Снова разболелась голова. Точнее не так, боль стала просто невыносимой (на легкое покалывание и гудение я перестал обращать внимание), во рту чувствовался привкус крови, картинка перед глазами периодически расплывалась. Прервав Андрея на какой-то истории про командира батальона, я направился к кнопке вызова врача. Движения давались с трудом, такое ощущение, будто к каждой ноге привязали по гире и заставили взбираться в гору. Было ужасно жарко… На четвертом  шаге кто-то выключил свет и повалил меня на землю… Этот «кто-то» мне порядком надоел, и никак не соответствовал описанию врачей, если судить закорючкам, оставленных в моей истории болезни.