Дороги в горах - страница 2
— Покурить надо, — донеслось из зала.
— Будет перерыв для этого.
Секретарь райкома Хвоев сердито постукивал портсигаром по красному сукну. «Ну как можно! Сушь… Ведь говорили на бюро. Неисправим… Вот и расходятся… Кому интересно такое слушать? Сыплет цифрами…»
Небольшое фойе постепенно заполнялось народом. Прикрыв за собой дверь, одни набивали трубки, другие крутили цигарки. Выдыхая струи сизого дыма, перебрасывались замечаниями:
— Надолго, видать, завел.
— Грачев коротко не умеет.
— Да, время идет, свечи горят, а молитва не подвигается.
После перерыва начались прения.
— Прошу, товарищи, — обратился председатель. — Кто смелый?
Зал молчал. Немного выждав, председатель постучал карандашом по графину с водой:
— Так что же, товарищи? Давайте не тянуть время. Вопрос важный. Кто желает?
— Разрешите? — послышалось вдруг в тишине.
— Пожалуйста… Слово имеет… — он в замешательстве наклонился к одному соседу, потом к другому и наконец объявил: — Слово имеет товарищ Гвоздин, наш новый председатель райпотребсоюза.
Зал следил за Гвоздиным. Когда он, невысокий, проворный, выбежал на сцену, по рядам прошел говор:
— Гвоздин? Верхнеобский?
— Он самый…
Тем временем Иван Александрович встал на трибуну. Опустив глаза, задумался.
— Откровенно говоря, доклад мне не понравился. Кажется, товарищ Грачев начал не с того конца. Ведь главное — не в скоте. Главное — в людях. С людей и надо было начинать…
В зале стих шепот, прекратились шорохи. Иван Александрович кинул быстрый взгляд на первые ряды, потом в сумеречную глубину…
— Сейчас создалась сложная обстановка. Сильные ветры забили долины снегом. Пасти скот нельзя, а запасов кормов мало. Единственный выход — подниматься выше. В горах снега меньше, а пастбища лучше. Все это понимают, но скот остается в долинах, худеет и гибнет. Почему такое происходит? Чтобы ответить на этот вопрос, надо изучить обстановку в каждом колхозе, понять каждого чабана, скотника, доярку. Например, в колхозе «Кызыл Черю» скот ушел на летние выпасы невзвешенным, и пастухи за нагул ни копейки не получили, остались, как говорят, на бобах. Теперь они в горы идти не хотят. Нет интереса. А мы доказываем им, что скот — наше главное богатство, что наш район животноводческий… — иронически протянул Иван Александрович. — Да разве они не понимают?
В зале засмеялись, а кто-то простуженным голосом крикнул:
— Правильно! Не дети малолетние!
— Мы привыкли много агитировать, — продолжал Гвоздин. — Это хорошо, конечно. Но агитация бывает сильной, когда она отвечает интересам народа. Об этом мы иногда забываем. Вот и теперь товарищ Грачев забыл.
— Правильно! Забыл!.. — послышалось опять из зала.
Закончив выступление, Иван Александрович, бледный и потный от волнения, поспешно прошел на свое место.
— О, теперь заговорят, — услышал он у себя за плечом, но не обернулся, а лишь поморщился от неприятного запаха перегара табака.
Выступающих оказалось много. Председатели колхозов, заведующие фермами, чабаны, пастухи, доярки — все рассказывали о неполадках, требовали вмешательства и помощи.
В перерыве, когда Иван Александрович курил в фойе, к нему подошел Хвоев. В темно-синем, уже изрядно потертом костюме, он боком осторожно протиснулся между людьми, кашлянул и потер ладонью блестевшую под электрическим светом голову.
— Хорошо выступили. Расшевелили людей. Да… Хорошо. Кстати, как вы устроились? С семьей как?
— Никак еще, Валерий Сергеевич. Живу в кабинете. Все решается вопрос с квартирой.
Хвоев опять потер голову.
— Жить без семьи — не дело. Вы зайдите завтра. Попробуем решить поскорее. Заходите с утра, а то уеду.
— Спасибо, зайду.
В фойе вошла стройная высокая женщина. Окунаясь в сизое облако колыхавшегося дыма, она поморщилась.
— Душегубку устроили. Разве можно так?.. Себя не бережете.
Женщина окинула взглядом толпу. Заметив Хвоева, подошла к нему.
— Вы тоже усиленно глотаете дым? — укоризненно покачала она головой. — Вот пожалуюсь Вареньке. Влетит вам… Петра Фомича не видели?
— Он, кажется, в зале, Татьяна Власьевна, — сказал Хвоев.
Она пошла в зал. Когда дверь захлопнулась, кто-то, отвечая, очевидно, на вопрос, бросил: