Дорогие мои старики Из переписки с родителями в военные годы (1941-1945) - страница 6

11 апреля 1942 года.

Мама родная!

Недавно послал тебе обширное письмо, а вот сегодня неожиданно выяснилось, что едет товарищ в Молотов.

Посылаю с ним все, что может тебя заинтересовать, и что я мог достать за эти два часа.

Другой человек едет через 10 дней, постараюсь чтобы тут с ним организовали тебе побольше кофею.

Посылаю три пачки табаку, говорят, он у Вас там в почете.

Сам я завтра улетаю в Ленинград примерно на месяц, так что особенно скоро писем не жди.

Крепко и нежно обнимаю Вас обоих. Не считайте, что редкие письма — признак малой любви. Это не так.

Сейчас осложнилось дело с аттестатами, и я дал распоряжение, чтоб тебе просто ежемесячно по пятнадцатым числам Охрана Прав переводила по две тысячи.

Что до Алешки, то он будет получать 750 по аттестату и по 2250 в месяц из Охраны авторских прав, всего по три тысячи.

Ну, это все проза жизни, а поэзия ее состоит в том, что чтобы ни было и что бы ни случилось, она все-таки отчаянно интересная штука, и я рад, что живу в самом пекле ее.

Еще раз крепко поцелуй отца.

Обнимаю тебя, твой сын Кирилл.

Пьеса начата репетированием. Валя [17] играет в ней роль Вали Анощенко.

17 апреля 1942 года.

(От матери).

«Не сердись на меня, родная, не сердись и пойми меня, ведь я каждый день стою у подножия горы, которую надо одолеть в течение дня» [18]. Извини, родной, за самовольную перефразировку второй части строфы. Спешно пользуюсь оказией, чтоб послать весточку. Была по делам, а дома лежит в ожидании этого случая заготовленное письмо с 14-го апреля. В нем сделаны выборки из стихов 33-го года, которые перекликаются с твоим письмом от 25-го марта. Оно согрело меня, дало зарядку для ожидания, порадовало, возвратило ощущение душевной близости между нами, которая была мне всегда дороже всего в жизни. Я уже, пожалуй, и не обижаюсь больше, потому что опять чувствую, ценю твое доверие и близость. Не писала сразу, так как твердо уверовала, что ты улетаешь на месяц, а теперь Лиля пишет, что был в отсутствии лишь четыре дня и беспокоишься, дошло ли письмо.

Папа просветлел и так согрет твоими словами о Васине и о нежной любви к нам, — а ведь знаешь, с годами тепло все нужнее, а холод все мучительнее. Будь же благополучен. Заранее считаю правильным все, что предпримешь, потому что верю в тебя и в твою счастливую судьбу. Рада заслуженной оценке и горжусь тем, что ее такой находят случайные, незнакомые мне люди.

Неужели добудешь кофе? Это такая поддержка.

Помни: основное твое творчество и работа, а все остальное постолько — посколько способствует.

Одну тысячу уже получила, спасибо. Лиля пишет, что будет две, а вот насчет аттестата — я ее не поняла: ведь аттестат может быть лишь один, и в «Красной звезде» выдали его на меня. Будь же здоров.

1 мая 1942 года

(От матери)

Как я огорчилась, узнав вчера из Лилиного письма, что ты не в Ленинграде. То есть, огорчилась не этим, а тем, что не написала тебе в ответ на дорогую посылку и письмо — в Москву, а упорно разыскивала оказию в Ленинград. А ведь ты, родной мой, твердо написал мне одиннадцатого, что «завтра улетаю в Ленинград». Значит, все переменилось? Лиля пишет: много работает в Москве, на днях поедет на восемь — десять дней на фронт. И так это гнусно, что не знаешь, где же ты и когда застанет тебя моя весточка, что трудно писать. Пусть все идет, как должно идти, а должно идти, или вернее — пойдет, в соответствии с жизнью и свойствами твоего внутреннего я.

А как меня порадовало, что ты мне прислал и замечания, и исправленный экземпляр пьесы. Все, все, что могло быть мне интересно, — но получила я все это лишь 19-го и 20-го. Утром мне позвонила жена одного из актеров, а тот, который привез посылку, прожил в Молотове три дня и ни разу не позвонил, а уехав, поручил дело с посылкой этой паре, — вот и обнаружили на конверте номер телефона, как они говорят. Была адова погода, но я тотчас поехала. Застала там артиста Шеина, который, оказывается, уже прочел пьесу, и другой тоже. Извинялись, что вынули из посылки — не потому ли и не звонили? Как это некрасиво и не мило было, не доставить и молчать столько дней. Потом артист, жена которого меня вызвала по телефону, предложил, обещал доставить тяжелый пакет на другой день, но я прождала напрасно, еще через день поехала сама. Спасибо, родной, за табак, он здесь, правда, в почете. А знаешь, у меня для тебя хранится коробка трубочного, чудного из Москвы, прилетай, выкури с мамкой трубку в своем халате любимом. Я ведь, когда поджидала тебя сюда, и туфли ночные даже тебе купила.