Дорогие спутники мои - страница 16
Она даже может спасать людей "среди огня" только одним "ожиданием своим". В "Открытом письме" речь идет о женщине, поправшей свою чистоту, преданность.
Вот почему, разделяя негодование поэта, мы ничего не могли взять из "Открытого письма" с собой в окоп.
Для многих слова "Жди меня, и я вернусь" до сих нор значат очень многое - не только как поэтическая формула, но и как формула нашего поведения в жизни.
Плагиат у самого себя
Как-то вскоре после окончания войны, вернувшись в Ленинград с какого-то московского совещания, Сергей Орлов восторженно рассказал мне о знакомстве с Алексеем Недогоновым и прочитал несколько его стихотворений.
Стихи были отменно хороши. Все были для меня новы, за исключением одного.
— Ты что-то путаешь, Сережа. Одно стихотворение я знаю давно. Во всяком случае, начало его.
И прочитал по памяти:
В конце войны черемуха умрет,
осыплет снег на травы лепестковый,
кавалерист, стреляющий вперед,
ее затопчет конскою подковой.
Орлов озабоченно потер подбородок:
— Ну, а дальше как в твоем варианте?
Дальше я знал нетвердо. Я запомнил процитированные выше строчки либо когда их читал сам Недогонов, приезжавший до войны в Ленинград, либо слышал их из уст И. М. Басалаева, долгое время работавшего в "Звезде".
Я знал, что "Звезда" печатала Недогонова, а совсем недавно в архиве В. М. Саянова прочитал еще неизвестное биографам Недогонова его коротенькое письмо, написанное второпях, размашисто чернильным карандашом на листке из блокнота. Письмо, к сожалению, не датировано.
Вот оно: "Добрая минута, т. Саянов!
В Союзе писателей (в Ленинграде) я Вам передал стихи для направления их в соответствующее русло. Но после Вы уезжали, да и мы в Ленинграде мало пробыли, так что встреча не состоялась.
Я бы просил Вас сообщить мне, использовали Вы некоторые из них? Мне, конечно, будет приятно видеть в печати "Прощанье" и "Михаил Дубровин". Но на обязательное печатание я не претендую. Тогда - если можно - сообщите мне очень кратко о их судьбе. Я бы просил Вас все же прислать мне эту тетрадь. Очень нужна.
Беломорканал дал нам очень много творческой зарядки.
- Гай, да гай, отрада:
Жить, да помереть.
Только песню надо
Легким горлом спеть!
[А. Недогонов цитирует строчки В. Саянова.]
(Знаки препинания отнесите за счет моей спешки).
Ну, будьте здоровы. Значит, жду результатов.
Ал. Недогонов".
— И все-таки, о чем были те стихи, которые ты запомнил? - не отставал Орлов.
Я знал только, что стихотворение было о смерти бойца, о том, как за гробом его друзья несут шинель, клинок и каску.
— Традиционно, - заметил Орлов. - Недогонов написал о другом и сильнее - философски п поэтически. Вот послушай еще раз.
Он прочитал стихи заново:
В конце весны черемуха умрет,
осыплет снег на травы лепестковый,
кавалерист, стремящийся вперед,
ее затопчет конскою подковой.
Не правда ль, жаль земную красоту?
Да, жаль. Но если вспомнить высоту
в семи верстах правее Балатона,
где нежные цветы, цветы, цветы, -
там молча у подножья высоты
схлестнулись два уставших эскадрона -
с Баварии немецкий, русский с Дона,
друг друга вырубив...
Зачем же мне, Алена,
о жалости к цветам напоминаешь ты?
Это стихотворение не шло ни в какое сравнение со строчками, сохранившимися в моей памяти. Оно обращало внимание не только неожиданной, особенно для того времени, мыслью, но и безукоризненным мастерством. На Малой площади выстроен, как мы сказали бы сегодня, высотный дом, в котором просторно и из которого далеко видно.
— Не напиши ничего другого Недогопов, одним этим стихотворением он вошел бы в поэтическую летопись Великой Отечественной войны, - убеждал меня Орлов.
Я не спорил, а только повторял недогоновские строки.
Но вот в Москве мы встретились с Недогоновым. Я читаю ему про кавалериста, "стреляющего вперед". Алексей весело смеется и хлопает меня ладонью по плечу.
— Так ведь это же - чистейшей воды плагиат! Правда, у самого себя. И то и другое - мои стихи. Первое написано еще в сороковом. А иод Балатоном я такое увидел, что "Жалость" сама собой написалась. Я даже поначалу и не вспомнил, что первая строфа была уже готова.