Дорогой бессмертия - страница 11
«Как пройти вовнутрь лагеря? — мучилась Паша. — Если бы это удалось, я бы улучила момент и передала нескольким раненым пленным медикаменты. Но как это сделать? Как? Прибегнуть к помощи Герберта?»
Во время встречи Паша слезно попросила:
— Я буду вам очень обязана, Герберт, если вы найдете предлог взять меня с собой в лагерь.
— Мне там нечего делать, а вам тем более.
Заметив негодование девушки, Герберт вдруг обратился к молитвам. Он напомнил о библейском Моисее, который много страдал.
Паша не поняла, к чему он приплел Моисея, и продолжала настаивать. Она пыталась объяснить, что страдания не должны стать уделом сотен и тысяч мужчин, повинных лишь в том, что они любят свой дом, свою землю, свою Родину. Разве за то карают?
— Я однажды вам говорила, Герберт, мне очень хочется облегчить страдания людей. Помогите мне в этом сейчас. Через несколько дней я уже буду работать в другом месте.
В душе Герберт хотел оказать помощь, но он боялся дать повод для опасных разговоров. И все же пообещал поговорить с начальником лагеря. Возможно, проведет там допрос двух или трех военнопленных, а она будет вести протокол.
Солнце не щадило томившихся за колючей проволокой узников. Они изнывали от жары, жажда донимала вторые сутки, а воду не подвозили. Когда Паша вместе с немецким переводчиком ступила за колючую проволоку, сердце ее учащенно забилось, по красивому лицу разлилась бледность. То, что она увидела, буквально потрясло: лежали трупы, стонали раненые. Напрягая волю, Савельева закусила губу до крови, готова была разрыдаться, как ребенок. А тут еще до ее слуха донеслись обидные реплики отчаявшихся парней:
— Эй, барышня, продаешь всех сразу или каждого в отдельности?
— Смотрите, как она подладилась под немца!
— Сколько тебе платят за ночь?
У Паши закружилась голова. Каждое слово било в сердце. Но нельзя себя выдавать, и она овладела собой настолько, что на лице даже появилась улыбка. Паша преднамеренно отстала от переводчика и приблизилась к лежавшему на земле с перевязанной ногой военнопленному. На вид ему можно было дать все пятьдесят. Заросшее лицо, впалые щеки. Лишь черные глаза блестели и говорили о молодости.
— Вам перевязку делали? — скороговоркой спросила Паша.
Военнопленный испытующе посмотрел на нее: почему она спрашивает? Разве ей не известно — здесь никому никаких перевязок не делают! В ранах заводятся черви, люди выковыривают их палочками, а пораженные места засыпают пеплом…
— Вот мазь и бинты. Только об этом никому ни слова! Как ваша фамилия?
— Петров.
Паша подошла к другому раненому. Белобрысый, совсем еще юный парень наотрез отказался от услуг.
— Не твоими руками наши раны перевязывать! Мотай дальше! — и так зло посмотрел, что Паша больше не решилась с ним заговорить.
Домой Паша пришла с разбитым сердцем, долго не могла успокоиться. Ее волнение передалось матери, пристально наблюдавшей за дочкой.
— Пашенька, тебя на всех не хватит, образумься!..
— Ой, мамочка, как там страдают! Как страдают! Ты бы посмотрела! — Паша заплакала.
— Знаю, милая, не сладко им, видать, да ты себя побереги, ведь извелась вся.
Алексею Дмитриевичу Ткаченко Паша охарактеризовала обстановку в лагере. Она подробно рассказала, как туда пришла, с кем беседовала.
— Необходимо быстрее готовить документы.
Ткаченко сосредоточился, прикидывая в уме. «Известно, надо, но как сделать, дабы комар носа не подточил? Сложно, очень сложно!»
— Время не ждет, Алексей Дмитриевич, видимо, без риска не обойтись.
— Я попробую. А какие бланки нужны — «аусвайсы» или «мельдкарты»?
К ответу Паша не была готова.
— А по каким скорее выпустят?
— Из лагеря — по справкам, а «аусвайсы» — временные паспорта — необходимы для прописки в городе. Вот когда пропишутся, тогда нужда появится в «мельдкартах» — справках о работе. Вот так.
— Готовьте и то и другое.
Задание было нелегким. Малейшая неосторожность грозила провалом. И все же в условиях строжайшего надзора Ткаченко принялся его осуществлять.
На работу Алексеи Дмитриевич пришел раньше обычного. Заглянул в печатный цех, но вдруг за спиной услышал протяжное:
— Д-о-о-брый д-е-ень!