Дорогой бессмертия - страница 9
— Понимаешь, тут один офицер… Ну, как тебе объяснить, уж очень ты ему пригляделась. «Кто такая?» — все спрашивал, а потом признался: «Хочу, говорит, познакомиться». Я сейчас, подожди минуточку.
Хозяин засеменил по залу и присел к столику, за которым беседовали два рослых офицера.
— Разрешите? — обратился он к одному из них, и на его лице засияла многообещающая улыбка. — Дама ждет вас. Где изволите?
Офицер сощурил левый глаз, выпил глоток коньяку, закурил и строгим тоном спросил:
— Вы ручаетесь за фрау?
— Вполне!
— Извини, друг, сердечные дела!
Светловолосый офицер вышел из-за столика. В кабинете услужливого хозяина его ждала миловидная девушка.
— Честь имею! — щелкнул каблуками. — Герберт! Офицер немецкой армии!
Стараясь рассеять скучное настроение фрейлейн, обратился по-русски:
— Наверное, я виновник вашего плохого настроения? Не так ли?.. Гм…
— Паша! — быстро вставила Савельева, назвав свое имя.
— Не так ли, Паша?
— Настроение у меня хорошее, напрасно сокрушаетесь.
Девушка прислушалась к его голосу: говорит он ровным, как будто приглаженным тенором. И своей обходительностью и приятной внешностью Герберт вызвал симпатию Паши.
— Я давно хотел с вами познакомиться. Сегодня сбылось мое желание. Но, я вижу, это вас мало радует!
Паша не ответила по существу, а прямо в упор, с укором сказала:
— Вы немец? А где же научились так хорошо говорить по-русски?
— Я переводчик. Пойдемте на свежий воздух.
Паша и Герберт медленно шли по слабо освещенной улице Словацкого. Она рассеянно слушала офицера, говорившего о Германии, которая быстро возвеличилась и стала могущественной державой в Европе. Пройдет немного времени, уверял он, и великая Германия будет самой сильной в мире. Да, да, так говорит фюрер.
Паша не вступала в беседу. Что ему ответить? Нужна осторожность, задень честь мундира фашиста и — не оберешься беды.
Офицер замолчал. Молчала и Паша. О чем говорить? Что приятного скажет ей чужой человек? В сгустившихся сумерках его лицо казалось продолговатым, задумчивым. Глаза Паши блеснули нехорошим огоньком, когда на мгновение задержались на кобуре. «Выхватить бы пистолет и стрелять, стрелять в мундир с фашистской свастикой, пока в обойме не останется патронов».
— Вы нас боитесь и ненавидите! Я прав, фрейлейн?
— Вы очень хотите знать правду?
— Конечно!
— Думаю, бояться вас не следует, а рады вам единицы.
— Но так думаете только вы!
— Нет, так думают многие.
Герберт начал насвистывать любимую мелодию.
— Вы сказали, вас зовут Паша?
— Да.
— А у меня есть сестра Мария, тоже очень хорошая девушка.
«Для чего он об этом говорит?» — силилась попять Паша. — «Тоже хорошая девушка»… Косвенный намек?
Первое знакомство было скоротечным и, главное, непонятным. Чего добивался офицер своими россказнями о «великой Германии»? Хотел проверить ее отношение к немцам? Но он же не встретил никакого одобрения. И все же на прощание офицер сказал:
— Очень буду рад увидеть вас завтра.
Знакомство с Гербертом продолжалось. По отдельным фразам, сказанным Гербертом, Паша поняла, что переводчик гестапо не сторонник нечеловеческой морали фашистов и чуть ли не противник их гнусных методов. Все сказанное ею о войне, грабежах, невыносимых людских страданиях проникало в его сознание, как обвинение, как приговор. Ее правота словно парализовала язык Герберта, и он только слушал.
На Восток Герберта послали в первую очередь потому, что он в совершенстве владел русским языком, к тому же он проявил себя вполне надежным патриотом рейха. Ему сулили большой успех после завоевания «жизненного пространства», где он сможет в полной мере себя проявить, сделать блестящую карьеру. Ранее Герберт преподавал русский язык в школе шпионов. За безупречную там работу удостоился повышения в чине. Потом его отправили в захваченные районы Советского Союза. Здесь он столкнулся с явлениями, которые его потрясли. Переводчик лично убедился, как проводятся дознания в гестапо. Тогда он и начал искать встречи с теми, кто мог бы облегчить его переживания. Дважды ему повстречалась хорошенькая русская блондинка, и Герберт задался целью познакомиться с нею. Несколько встреч расположили его к Паше, он отнесся к ней с необъяснимым довернем и даже однажды сказал: