Дорогой героя - страница 2

Первый шаг к этому вскоре был найден. Бридько с помощью товарищей, рабочих лавы придумал усовершенствование, позволившее горнякам быстро продвигаться вперед и почти вдвое увеличить угледобычу.

Достигалось это следующим путем. После того как машина подрубит пласт, к груди забоя вплотную переносится конвейерная линия. После выпала бурок по углю большая часть его сама сваливается на рештаки. Теперь не надо было перекидывать уголь на большое расстояние. Это позволило упразднить профессию забойщика. Ее совместил навальщик и стал именоваться навалоотбойщиком. В 90-метровой угольной лаве врубовая машина стала делать один, а иногда и полтора оборота, или, как позже было принято называть, один — полтора цикла. Участок увеличил добычу с 800 до 1300 тонн угля в сутки.

Однако новое не всем пришлось по душе. В бригаде работал Федот Борщев, молчаливый, коренастый человек. Он пришел с другой шахты, коротко объяснив, что не поладил там с начальством. Работал хорошо. И не просто хорошо, а с каким-то веселым задором. Поначалу он даже сумел заразить этим других забойщиков. Но потом заметили, что Борщев всякий раз вымогает для себя пай, где уголь помягче, податливее, и все стали относиться к нему недоверчиво.

Когда на долю Борщева выпадал «трудный кусок», он едва выполнял свою норму: приберегал силы.

Бридько заметил это.

— Лодыря гоняешь? — спросил он однажды сердито.

— А может, мне просто работа не по душе.

— Значит, душа у тебя неважная. А тут люди с советской душой требуются, — к лодырям начальник лавы был беспощаден. — По-моему, ты просто не умеешь работать и боишься работы.

— Это я-то не умею работать? — вскипел Борщев. — Да я у лучших мастеров учился, у самого Никиты Изотова…

— Выходит, учили, да недоучили. Ошибочка вышла, — невозмутимо ответил ему Иван Иванович.

Скуластое, почти квадратное лицо забойщика скривилось, точно от физической боли.

— Может, научишь, как надо рубать, научи меня, грешного, — взмолился он насмешливо.

Работавшие неподалеку навальщики и забойщики с интересом прислушивались к спору. Бридько заметил это и без колебания ответил:

— Добре! Давай-ка сюда обушок!

Голос у него уверенный, но на сердце все же было неспокойно: а вдруг не осилит крепкий уголь, сорвется? Ведь сколько уже прошло лет, как не держал в руках обушок!

От злости, от того, что надо было доказать этому рвачу, что и трудный пай по плечу настоящему, честному забойщику, он взялся за дело. Рубал пять, десять минут, сильными меткими ударами откалывая глыбы угля, не чувствуя усталости. Так до конца смены и не отдал Борщеву обушок. А когда вырубил весь отведенный тому пай дочиста, сказал спокойно:

— Вот как надо!

Борщев молчал. С той поры он уже не требовал у бригадира пай получше, на любом работал до хруста в костях. Никто из забойщиков не мог за ним угнаться. Вскоре имя его появилось в районной газете.

Бридько радовался и за Борщева и за себя. Он, пожалуй, впервые понял, как велика сила личного примера. Потом уж это стало для него жизненным законом…

После того как в лаве была ликвидирована профессия забойщика, Федот Борщев решительно заявил Бридько:

— Как хочешь, Иван Иванович, обушок на лопату я не сменяю, в навалоотбойщики не пойду. Работы для меня, забойщика, кругом хватит.

С тем и ушел.

Бридько даже не успел спросить, куда же он уходит, не успел сказать, что недалеко то время, когда обушок, так же как и лопату, придется сдавать в музей…

В тот день он все думал об этом упрямом человеке: уйдет в самом деле или не уйдет? Может, завтра койка Федота Борщева в общежитии окажется пустой и парторг Николай Семенович Щетинин спросит его, Бридько: «Как вы могли прославлять дезертира в газете?»

Безусловно спросит!

Но Борщев не ушел, а стал работать на другом участке, где в забойщиках все еще была нужда. Иван Иванович успокоился: не придется краснеть перед парторгом.

Парторг Щетинин почти ежедневно бывал на третьем участке и радовался переменам. Участок становился все более подтянутым, опрятным. Подземные пути в штреках не были захламлены, как у других. Вдоль стен, по расчищенной канавке, тускло отсвечивая, спокойно текла вода, нигде не задерживаясь, не образуя луж. Ни одной сломанной стойки, ни одного вывалившегося верхняка. За всем этим стояли люди, их усердный труд, их любовь к своему горняцкому делу.