Дорогой груз - страница 2
— А теперь?
Мамурин сказал:
— Стой впереди. И, если что, — за ребятами присмотришь...
Востряков растерялся, заморгал глазами.
— Где же мне... Это Кеша...
Кеша засмеялся, качнул головой.
— На меня не надейся! На мне пушнина. Иди, иди, чего стал?
Так Востряков и не понял, смеется капитан или говорит всерьез.
Течение убыстрялось. Берега сходились, сжатая утесами рока гудела. Пологие водяные горбы колыхали илимку.
— Куда ты, пострел? — тоскливо крикнула мать на Павлушку, норовившего высунуться из каюты.
Глаза у Кеши прищурились еще более, он коротко крикнул:
— Влево!
И разом, вместе с Мамуриным, илимка вильнула вправо, и камни, нырявшие в буруне, остались сбоку. Зеленый вал с короной кипящей пены приподнял судно. Женщины вскрикнули.
Илимку взмахнуло, как на качелях, вверх, вниз, берега словно распахнулись и в шуме сбивавшихся волн, в клокотании и плеске кружащихся струй, судно вынеслось из порога.
Востряков засиял, схватил на руки все-таки выскочившего Павлушку и оба они наперебой закричали:
— Ура! Ура!
Кеша передал руль Мамурину и, довольный, степенно сошел с кормы. Павлушина мать погладила его по плечу.
— Экой ты ловкий, Иннокентий!
Востряков любовно взглянул на свой сундучок и мигнул глазом:
— Нет, Кеша. В жизни бы я не согласился плавить такую ценность...
Он обвел жестом тюки пушнины.
— Ответственность-то какая!.. Ух! Не-е-т, брат, ни за что бы на свете!
— Пушнина да пушнина, — подосадовала толстая женщина. — Тут ребятенки малые едут, а он все — пушнина!
Востряков любил подразнить.
— Есть о чем толковать! О ребятах! Это дело наживное!
Кеша поймал пробегавшего Павлушку.
— Как, белобрысый, что ты об этом скажешь?
Павлуша посмотрел исподлобья, засопел и ответил басом:
— А ты... дашь мне поправить?
— Стану на руль — приходи.
Кеша, смеясь, посмотрел на всех и ответил Вострякову:
— Да. Пропадет пушнина — и я пропал. Это ясно!
Река отклонялась на север и с каждыми сутками ночи должны были делаться светлее. По часам полагалось быть темноте, но сумерки не потухали, и дорога реки оставалась ясной.
Спали одни ребята. А взрослые не могли еще свыкнуться с путешествием. Еще возбужденно перешептывались, бродили по илимке или задумчиво сидели на борту.
Судно шло на огненный свет зари. Вострякову казалось, что там, за хребтами, всех ожидает новая жизнь, ожидает радостная перемена, еще невиданная и чудесная — только доплыви!
— Мамка, мы зиму догнали!
Так объявил Павлуша, проснувшись утром. В воздухе сделалось холодно. На берегах был снег. Кеша стоял у руля, по-зимнему, в полушубке.
Востряков огорчился.
— Только начали отвыкать и... вот тебе!
Павлушина мать встревожилась. Выбрала минутку, когда Кеша стоял один.
— А это ничего, парень? Что снег-то?
— Не в этом дело, — ответил Кеша. — Снег — пустяки...
Но чего-то не досказал. Женщина вздохнула и вернулась в каюту, неодобрительно посмотрев на реку.
А солнце грело. Протаивал бичевник — прибрежная желтая полоса. По буграм катились ручьи, утесы были мокры.
Сменившись, Кеша улегся на нары, с головой укрылся одеялом. Участок реки был спокойный.
Но сон не давался. Кеша ворочался, зевал, наконец, вскочил и достал папиросу. Потом в кормовом отделении пересчитывал тюки с пушниной.
Ребята жались к Вострякову. Он сидел на своем сундучке и делал «мышь», приманку для хищного тайменя. Несколько пробок надел на струну, обмотал их цветной тряпицей, на конце приделал крючки, а другой конец привязал к бичевке.
За илимкой тащилась лодка. Востряков пересел на нее и пустил по воде снасть. Течение крутило «мышь» и длинно растягивало бичеву.
Павлуша смотрел, затаив дыхание. Покрасневшей рукой держался за руль, а Мамурин придерживал его за пояс.
— Экой ты егозливый! — укоризненно басил Мамурин. — Упадешь и — с концом. Стой спокойно!
Двое других ребят воевали с матерями.
— Пусти! Мы тоже хотим смотреть!
Вдруг бичева натянулась, по воде бултыхнул рыбий хвост.
— Держи! — завопил Павлушка и затопал ногами.
Таймень попался большой. Уха в котле подернулась желтоватым жиром. Ребята стояли у очага и спорили, кому достанется голова.
Сделалось еще холодней. Востряков затопил железку.