Дороже титулов и злата - страница 9

— Ну что уставилась на меня, дура?

— Сам дурак! — фыркнула Зизи и отвернулась.

Князь медленно поднялся, хотел было отвесить дуре пощечину, передумал. Пнул ногой стул и скорым шагом вышел из залы.

До своей усадьбы он гнал так, что дважды его крытые сани едва не опрокинулись, а один раз их так припечатало на повороте к придорожному сугробу, что вылетело оконное стекло.

Дома он в первую очередь приказал снова принести водки. Пил, не закусывая, тщетно пытаясь отделаться от ощущения, что он все еще в доме свиданий, а вокруг него хохочущие рожи блудниц и их кавалеров.

— Прочь, шлюхи! — запустил он в них после очередной порции анисовой длинным чубуком трубки, чем вызвал еще более оглушительный смех. А одна, самая противная рожа, омерзительно осклабившись, внятно и четко произнесла:

— Ты сам шлюха…

Потом его долго рвало прямо на ковер, после чего камердинер на руках отнес его в спальню, где раздел и уложил, оставив на ночь кувшин клюквенного морсу. К утру содержимое кувшина было выпито до капли, как и целый штоф водки, который едва не с боем заставил принести себе Антоан. Еще два дня он пил беспробудно, пил бы и долее, однако на третий день прибыл к нему чиновник особых поручений от самого обер-прокурора Синода с приказанием немедля прибыть на аудиенцию. Князя вымыли, одели, похмелили кислыми щами и привезли в Синод, запустив его с черного хода.

До кабинета князя Александра Николаевича Голицына, Антоана довел порученец и мало не втолкнул в двери. Пошатываясь, он подошел к столу, за которым грозно восседал обер-прокурор, и уставился на сановного кузена заплывшими щелочками глаз.

— Хоро-ош, — оторвав взгляд от бумаг, брезгливо поморщился Александр Николаевич. — Ты чего это вытворяешь?

— А что такое? — надменно произнес Антоан и хотел было дерзко выставить ногу вперед, но пошатнулся и вернул ногу в первоначальное положение.

— Как это что такое, как это что такое?! — даже подпрыгнул в кресле обер-прокурор. — Ты позоришь весь наш род, ты короста на нашей фамилии! В обеих столицах твое имя не сходит с уст во всех приличных гостиных! И оно связано едино со скандалами! Сначала проигрыш в карты собственной жены, затем развод, устроенный тебе мной, по твоей же просьбе, в надежде, что ты, наконец, успокоишься. А ты вместо этого затеял дуэль. Да случись она в самом деле, даже я не смог бы замять последствия! Теперь беспробудное пьянство и дебоши! О, как я себя кляну, что пошел у тебя на поводу. Государь император, — Александр Николаевич поднял вверх указательный палец, — весьма и весьма недоволен тобой. Не служишь, пьянствуешь, распутствуешь, посещаешь самые сомнительные дома…

— Это-то откуда известно? — буркнул Антоан.

— Про тебя все известно! — прикрикнул на кузена обер-прокурор. — В том числе и государю. И в одном из последних разговоров со мной он недвусмысленно дал понять, что не желает больше слышать о тебе. А сие означает лишь одно: тебе надо найти проживание вне обеих столиц. Ежели ты, конечно, не хочешь, чтобы тебя выдворили официально, да еще под надзор полиции куда-нибудь под Нарым. И тогда я пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе. Христом Богом прошу, — наклонился к Антоану Александр Николаевич, — уезжай ты от греха вон хоть в эти свои Озерки саратовские. Поживи там годик в глуши буколической, пусть о твоих выкрутасах здесь позабудут. Хочешь, я тебе денег дам…

— Денег не надобно, — ощетинился Антоан, дернувшись, как от ожога.

— А коль не надобно, ступай и получи у секретаря пашпорт и подорожную. Да не обессудь, братец, выписаны они на имя чужое, какое отыскалось, дабы не позорил ты род наш и честь. И чтоб в двадцать четыре часа духу твоего в столице не было!

— Свинья, — шипел Антоан, невидящими глазами уставившись в зад одной из лошадей, несущих его коляску. — Bastard [2]. Вот уж удружил братец, ничего не скажешь…

— Вы чего ворчите, ваше сиятельство? — участливо спросил князя Степан Африканыч, старый его дядька, приставленный покойным батюшкой к Голицыну с малолетства, а теперь еще и камердинер в едином лице. — Али неладно что, Антоша?

— А я теперь боле не Антоша, — язвительно ответил Голицын, оборотившись к дядьке. — И не князь. Я ныне Мечислав Фелицына… тьфу ты, Феллицианович Марципанов, чиновник четырнадцатого класса, служащий при Российской академии наук. Надо же такое выдумать! Ты вот скажи мне, Степан, — хмуро посмотрел на старика Антоан, — много видывал ты дворян с фамилией Марципановы? Да еще Мечиславов Феллициановичей? Да если б я знал, что кузен мне таким имечком удружит, ни за что не принял бы от него этот поганый пашпорт и подорожную. Сейчас, верно, хихикает надо мной со всей своей синодской камарильей.