Доржи, сын Банзара - страница 9

Борхонок смотрит на мальчика добрыми стариковскими глазами.

— Ты любишь улигеры? — спрашивает он. — Но ведь все, кажется, любят их. Чтобы стать улигершином, этого мало. Мало и запоминать улигеры, повторять слышанное. Эхо вон повторяет каждый звук, а что в нем толку?

Старик обнял мальчика за плечи.

— Есть улигеры — как араки[12]… Они туманят голову. Если человек поверит в них, он пойдет по плохой дороге… А есть, — лицо у старика просветлело, голос зазвучал молодо, — есть улигеры, разгоняющие грусть, очищающие душу. Они зажигают в людях огонь смелости, дают им силу… Они дороги сердцу каждого честного бурята.

Эти слова мудрого старика, как золотые зерна, запали в душу маленького Доржи.

Собралось еще больше народу. Борхонок отодвинул чашку и начал новый сказ.

Время бежит незаметно. Кончается одна сказка, начинается другая. Вот уже и вечер… Послышалось густое требовательное мычанье. Это возвращается с пастбища скот Мархансая Жарбаева — самого богатого человека в улусе Ичетуй. Черные одномастные коровы огибают подножие Сарабды, широкой лавиной растекаются по степи. Облако густой пыли все ближе и ближе… Среди мычащих, дерущихся друг с другом быков и коров Мархансая суетятся мальчишки и женщины — улусные бедняки разыскивают своих коровенок, затерявшихся в чужом стаде. Проскакал на коне Мархансая его батрак, подросток Гунгар, отделяет от стада дойных коров хозяина. Слышны голоса женщин, сзывающих детей. Где-то лают собаки, плачет ребенок.

Близок закат. Солнце покрасило золотом перистые облака. Небо еще не остыло от дневного зноя. Но вот со стороны заходящего солнца подул ветерок. В розовых красках заката и ветерок кажется розоватым. Он принес горький дым кизяка, запах гнилых шкур и конского пота. Борхонок с удивлением огляделся.

— Кажется, уже вечер.

Он устало отложил в сторону хур.

— На сегодня хватит.

Доржи только сейчас почувствовал, что проголодался. Домой он пошел вместе со своими дружками.

— Почему ты не сделаешь себе хур? — спросил Доржи Затагархан.

— Некогда. Мама болеет. Как ей станет лучше, обязательно смастерю.

— Смастерить-то можно, а кто играть будет? — сказал Эрдэни.

— Был бы хур, а кому бренчать на нем — найдется…

— Ты не думай, это не просто — играть на хуре…

— Я знаю, как стать хорошим хурчи, — заговорил Доржи. — Нужно с хуром, — продолжал Доржи уже шепотом, — семь дней подряд выходить по вечерам на перекресток трех дорог. На седьмой вечер подойдут к тебе сзади, возьмут твои руки холодными пальцами и начнут водить смычком. А ты стой, не оглядывайся, не спрашивай, кто это. И тогда станешь лучшим хурчи…

Ребята притихли. Они идут мимо верблюжьей крапивы. Ее листья в сумерках кажутся черными. Вот стала видна покосившаяся коновязь. Здесь был чей-то летник. Гостеприимная, видно, семья жила — у коновязи до сих пор выбоина от конских копыт.

Вдруг из темноты раздался голос:

— Кто там?

Ребята вздрогнули, им вспомнился хурчи с холодными пальцами, который приходит на перекресток трех дорог. Когда же подошли ближе, разглядели: в крапиве оказалась бабушка Затагархана, слепая на оба глаза толстая старуха Тобшой. Возле нее пустое деревянное ведро. Колодец у них за юртой. От юрты к колодцу проложены жерди, чтобы Тобшой могла по ним находить дорогу. Кто-то утащил одну жердь, старуха заблудилась и попала о крапиву.

— Где ты бегаешь целый день? — заворчала она на Затагархана. — Дома ни воды, ни дров. — Старуха грузно поднялась и, тяжело дыша, пошла к юрте, держась за плечо внука.

— Не сердитесь, бабушка. Мы сейчас наколем вам много сухих дров, — утешил Доржи.

Стало совсем темно. Доржи идет домой, посматривает на небо. Оно напоминает шелковую шубу богатыря, расшитую украшениями — звездами. Темные облака у самого края степи — точь-в-точь соболья оторочка… А луна в жидких облаках — как щит батора.

В юрте темно, и едкий дым режет глаза. «Так же темно было, наверно, в пещере, куда засадили храброго батора». Доржи подбросил в очаг несколько поленьев. Дрова загорелись, и в юрте стало светлее.

Мальчик осмотрелся. У стены стоит деревянное ведро, полное молока; он зачерпнул ковшом и жадно выпил.