Достоевский: призраки, фобии, химеры - страница 8

Легко заметить, что Страхов довольно точно передает описанную в медицинских исследованиях резкую смену настроений у эпилептиков — от слащавой сентиментальности до неспровоцированной злобности. А в «неудобных» и потому не включенных в трафаретные подборки мемуаров о великом писателе воспоминаниях И. Янжула и Л. Оболенского Достоевский и вовсе предстает классическим эпилептоидом, создавая скандалы «на пустом месте». И. Янжул вспоминает, как на обеде у Гайдебурова во время легкого и ни к чему не обязывающего разговора о грибах и овощах «вдруг (!) раздался резкий и несколько визгливый голос Ф.М. Достоевского», затеявшего «самым раздражительным и злым тоном» неуместный спор о преимуществах садоводства над огородничеством. Подобный же случай описывает Л. Оболенский: на одном из литературных обедов кто-то завел речь о жизнестойкости талантливых людей, причислив к таковым Салтыкова-Щедрина, преодолевшего порок сердца. Услышав такое «вдруг (!) Достоевский с криком и почти с пеной у рта» набросился на говорившего. «Трудно даже было понять его мысль и причину гнева». «Шум и ярость», как сказал бы Шекспир. Описание таких прискорбных случаев можно было бы продолжить. Да и в записках Анны Григорьевны он предстает беспричинным скандалистом. Даже среди его современников, из которых никому не была известна полная картина его болезни, были люди, связывавшие странности его поведения с эпилепсией. Вот что писал А. Милюков: «В последние годы мне случалось слышать, что Достоевского обвиняли в гордости и пренебрежительном обращении не только с людьми, мало ему известными, но с теми, кого он давно и хорошо знал. Говорили, будто, проходя по улице, он умышленно не узнавал знакомых и даже, встречаясь с ними где-нибудь в доме, не отвечал на поклоны и иногда про человека, давно ему известного, спрашивал: кто это такой? Может быть, подобные случаи и действительно были, но мне кажется, это происходило не от надменности или самомнения, а только вследствие несчастной болезни и большею частию вскоре после припадков». И далее Милюков рассказывает о том, как он был очевидцем одного из припадков Достоевского, о последовавшей за ним потери памяти, о страхе перед возможным повторением приступов, о болезненной слабости писателя на следующий день и о том, что в той слабости Достоевский не узнал его самого. Отметим, что ослабление памяти является признанным психиатрами следствием эпилепсии.

У больного эпилепсией не обязательно наблюдаются все возможные необратимые изменения личности, но одно из них — аффективная «вязкость» мышления с застреванием на деталях и фиксацией «сверхценных идей» (психологический термин, означающий суждения и мысли, занимающие в сознании больных, в том числе — эпилептиков, не соответствующее их значению преобладающее положение и являющееся патологической трансформацией естественной реакции на реальные события) нашло убедительное и даже яркое отражение в рукописном наследии Достоевского. К числу таких примеров «вязкого» мышления и формирования «сверхценных идей» могут быть отнесены содержащиеся в рукописях Достоевского бесконечные высказывания о ничтожности и бесполезности интеллигенции, которую он, в конце концов, обозначил словом «дрянь», отчасти предвосхитив известную оценку этой «прослойки», данную Лениным. Не менее настойчиво писатель старается внушить, прежде всего самому себе, весьма «оригинальную» мысль о том, что народ русский, как бы он ни страдал, бесконечно любит своего царя. Эта апология монархического абсолютизма практически приводит его к оправданию насилия.

Еще более «вязким» оказался для него пресловутый «еврейский вопрос», в котором он действительно завяз на полтора десятка лет.

Отдельные записи на эту тему, мягко говоря, граничат с полным идиотизмом: «А над всем мамон и жид, а главное, все им вдруг поклонились»; «Главное. Жидовщина. Земледелие в упадке, беспорядок»; «крестьяне истребляют <леса> с остервенением, чтоб поступить к жиду»; «Земледелие есть враг жидов»; «Ограничить права жидов во многих случаях можно и должно»; «Восемьдесят миллионов существуют лишь на поддержание трёх миллионов жидишек»; «Вот жиды становятся помещиками, — и вот повсеместно кричат и пишут, что они умертвляют почву России», и так далее.