Драгоценность, которая была нашей - страница 22

Да, таковы факты.

Так что, давай, Морс, двигай, добавь своих выводов, обогати дело о Волверкотском Языке чёткими умозаключениями. Давай, давай, мой сын, где твоя гипотеза? Кто мог украсть его?

Значит, так. Во-первых, если принять, что дверь в комнату 310 была заперта, то это управляющий, сестра-хозяйка, горничные — словом, все, кто имеет дубликат ключа к упомянутой комнате или имеет доступ к нему. Не муж. Во-вторых, если принять, что дверь комнаты 310 была открыта, то набор потенциальных воров становится значительно обширнее: украсть сумочку мог, очевидно, любой, кому довелось проходить мимо и кто мог случайно через приоткрытую дверь увидеть её, но не смог побороть искушения. Такой соблазн мог появиться у горничных, жильцов соседних номеров, случайно проходивших по коридору людей… Но минуточку! Комната 310 не выходит в основной коридор, в районе её мог оказаться человек только с определённым намерением, по какой-то причине: друг, возможно, знакомый, пожелавший справиться, как чувствует себя дама, как её страдальческие ножки; турист из их группы, которому нужно было что-нибудь одолжить или о чём-то узнать… Теперь Ашенден. Он сказал, что найдёт время обойти комнаты и проверить, на месте ли пакетики с кофе и чаем, шампунь, мыло, работают ли выключатели, кнопки на телевизоре. Возможность? Да сколько угодно! Но вряд ли здесь можно искать мотив. А как насчёт троих приглашённых лекторов? Не может быть и речи, разве не так? В это время они ещё даже не прибыли в «Рэндольф». Забыть о них! Да. Но не насовсем, возможно, только после того, как Льюис проверит их показания.

Вот так. Таковы «параметры» (как стало модным говорить в полицейском управлении в последнее время) этого преступления. Других портретов в галерее преступников не просматривается.

Нет, в самом деле?

Нет!

Или всё же есть другие?

Как насчёт мужа? Морс всегда испытывал здоровую подозрительность в отношении всякого, оказавшегося первым на месте преступления, а Эдди Стрэттон оказался первым дважды: первым сообщил о смерти жены и о пропаже драгоценности. Но любой, нашедший жену мёртвой — мёртвой! — никак не может… Его просто невозможно заподозрить.

А Морс мог. Он считал, что такое возможно.

А как насчёт… как насчёт самого невероятного, самого невозможного, невообразимого… Невообразимого? Думай, думай, Морс! Как насчёт самой жены, миссис Лауры Стрэттон? Не её ли рук дело — исчезновение драгоценности? Но с какой стати? Была ли она застрахована? Наверняка! И несомненно на кругленькую сумму. Ладно, эта штуковина не может быть продана, не может быть куплена, она абсолютно бесполезна, если не считать, что для университетского музея это звено в историческом континууме. Или ещё — да! — ценна в качестве предмета для страхования, который в денежном выражении стоит несравненно больше потерянным, чем найденным. И если Стрэттоны сели на мель, то для них больше значило не то, утрачен ли этот предмет, как то, когда он был утрачен. И что — эта мысль неизменно рано или поздно возникала у Морса — и что, если этой штуки никогда и не было там и её просто не могли утратить? Да, от такой возможности отмахиваться нельзя: что, если Волверкотского Языка никогда в сумочке и не было? (Продолжай, продолжай, Морс!) И он и не покидал Америки?

Морс уже добрался до саммертаунского торгового центра, а через пять минут, когда он подходил к своей холостяцкой квартире к югу от кольцевой дороги А40, его осенила самая нелепая идея: что, если Волверкотского Языка вообще не существует в природе? Но уж наверняка должны существовать всякого рода описания, фотографии и прочие свидетельства? И уж такой авторитет, как доктор Теодор Кемп, никогда бы не попался на. такую удочку? Нет! И он определённо слетал туда, чтобы собственными глазами узреть его. Нет! Забудь это! И Морс почти забыл, вошёл в свою квартиру и перед тем, как лечь спать, прослушал две части брюкнеровского Концерта № 7.

Он проснулся в 2.50 ночи от страшной сухости во рту. Встав, прошёл в ванную, выпил стакан воды, потом ещё стакан. По правде говоря, вода, жидкость, мало фигурировавшая в жизни Морса, была его постоянным компаньоном в ранние часы каждого утра.