Драконоборец из Меребартона - страница 10

Итак: я знал, что произойдёт, и знал, что я ничего не могу с этим поделать, а мои шансы на успех и выживание были… ладно, не будем об этом. Под Аутремером я получил стрелу в лицо. По идее, я должен был быть убит на месте, но каким–то чудом стрела угодила в скулу, и вражеский лекарь, которого мы взяли накануне, вытащил её клещами. Ты должен быть умереть, сказали мне с таким видом, будто я обещал и не сделал. Никаких моральных принципов…

С тех пор я иногда с содроганием думал о том, каким станет поместье под руководством моего братца. Утешало лишь то, что оно пережило управление моего отца и деда, а это уже само по себе свидетельствует о его прочности. Кроме того, мы все когда–нибудь умрём. И на мне свет клином не сошёлся.

Мархауз настоял на том, чтобы отправиться с нами. Я говорил ему, чтобы он остался, что здесь понадобится мудрое и опытное руководство, если гад решит подпалить замок. В какое–то мгновение я почти поверил, что он купился на это, но не тут–то было.

В общем нас было трое: я, Эбба и Мархауз. Идея состояла в том, чтобы мы ехали по Риджуэй верхом, глядя по сторонам. Как только увидим дым, Эбба возвращается в замок за снаряжением, чтобы встретить нас на следующем месте предполагаемого нападения. Согласен, идея совершенно дурацкая. Но я знал, что всё случится не так, потому что я знал, как всё будет на самом деле.

Мархауз нарядился во всё чёрно–белое — нагрудник, наплечники, наручи, набедренники. Я сказал ему, что он изжарится во всей этой массе железа. Мархауз ответил мне хмурым взглядом. А ещё он притащил копьё в полный вес, такие дела. Тебе это не понадобится, сказал я ему. У меня было копьё на кабана, а Эбба вооружился стальным арбалетом, на который мой отец угрохал деньги от продажи яблок за целый год, за год до смерти.

— Ну, это просто для успокоения, — сказал я.

Он посмотрел на меня уж совсем мрачно. Какой–то не очень правильный взгляд на жизнь.

Полдень; нигде ничего. Я осмелился взлелеять в себе надежду, что этот чёртов гад решил оставить нас в покое, или, может, он подцепил какую–нибудь болячку, или вздёрнулся на ближайшем дереве… Потом я увидел ворону.

Я думаю, Эбба увидел её первым, но он не ткнул в ту сторону пальцем и не сказал: «Глядите, ворона». Как раз в это время Мархауз объяснял некоторые тонкости охоты с применением ложной цели, ну, там как её правильно установить и какая ось является главной поворотной точкой на эллиптической рекурсивной модели полёта. Я подумал: это не ворона, вороны так не парят. Должно быть, ястреб.

Эбба смотрел через плечо. Нет, не ястреб, не тот контур. Мархауз замолчал, посмотрел на меня, сказал:

— На что это вы уставились?

Я подумал: «О!»

Я так редко бываю прав, что когда бываю, получаю подлинное удовольствие. Не в этот раз.

Вы, пожалуй, скажете, что «О» — довольно забавный способ выразить свои чувства. В данном конкретном случае — более чем подходящий, отвечу я: ни радости, ни сожаления, ни смирения и, к моему великому удивлению, никакого страха. Просто: «О» — ну, вроде: «Ага, вот как, стало быть». Назовём это полной неспособностью что–либо чувствовать. Дважды под Аутремером, единожды, когда умер отец, и вот сейчас. Я бы предпочел обмочиться, но в таком деле решаешь не сам. О, подумал я, и это было всё.

Мархауз сыпал проклятьями, что вообще–то ему не свойственно. Он ругается, только когда напуган, или когда что–то застряло или сломалось. Крепкое словцо, считает он, смазывает мозги, избавляя от страха или гнева.

Эбба побелел, как молоко. Его лошадь волновалась, и ему приходилось прикладывать немало усилий, чтобы она не понесла. Удивительно, откуда эти клячи знают.

На вершине Риджуэй, конечно, негде укрыться. Нам оставалось либо скакать вперёд, либо развернуться и нестись назад, но в любом случае при той скорости, с какой двигалась эта чёртова штука, она была бы над нами задолго до того, как мы найдём подходящее укрытие. Я слышал, как кто–то отдал приказ спешиться. Не Мархауз, потому что он продолжал сидеть на лошади. И не Эбба. Так что, скорей всего, это был я.

В первый раз он пронёсся низко над нашими головами — примерно на высоте шпиля Синего храма — и полетел дальше. Мы застыли. Мы смотрели. Этот гад был как голубь, который скользит над полем ячменя и прикидывает, опуститься или лететь дальше. Он шёл на небольшом попутном ветре, так что если бы решил вдруг познакомиться с нами поближе, ему пришлось бы заложить вираж, повернуть против ветра, чтобы немного сбросить скорость, потом сделать круг, и, выпустив закрылки, начать снижение. Честно говоря, я подумал: «Слишком далеко ушёл, не собирается по нашу душу». Но тут он стал набирать высоту, и я всё понял.