Драматическая миссия - страница 2
Едва редакция газеты «Ненсава», где он работал, выхлопотала для него отсрочку, как он тут же выступил с резкой антивоенной статьей. Цензура, разумеется, зарезала статью, а военные власти, поспешно присвоив ему чин капрала, вручили новому вольноопределяющемуся ружье. И вот он вместе с темн, кош на войне издавна называют пушечным мясом.
Капитан, стоявший поодаль, подал знак, и тотчас фельдфебель Тира, ни на мгновенно но спускавший с него глаз, скомандовал:
— Нидер![1] Направление — насыпь! По-пластунски вперед!
Солдаты послушно легли в студенистое месиво из глины и снега, чтобы полнее прочувствовать всю прелесть предстоящих фронтовых будней… «Человек — венец творения, — с усмешкой подумал Тибор. — Ползем, словно черви, под брань и угрозы, под вой снарядов. О просвещенный XX век! А давно ли мы самонадеянно утверждали, что именно в наш век общество, движимое силой просвещенного гения, достигнет материального и духовного расцвета? Что ж, кажется, наши мозги понемногу прочищаются. Жизнь, как хлебопашец, вырывает сорняки, чтобы посевы дали богатые всходы в людских сердцах».
А новобранцы все ползли и ползли в желтом вязком месиве. После учений капитан Мацаши не преминет съязвить: «Желтобрюхие, мать вашу…»
— Уже не в объятия ли снарядов ползем? — проворчал цыган Имре Балог, и на его измученном лице мелькнуло подобие усмешки.
Еще снаряд — и снова содрогнулась земля. На спины, на головы солдат, за ворот посыпались комья земли. Осколки снаряда звякали о каски. Облако порохового дыма скрыло все вокруг.
Новобранцы глубже вжались в грязь. Тибор уткнулся подбородком в холодный липкий студень, с отвращением коснулся губами мерзкого месива. И тут откуда-то из глубин памяти поднялись вдруг голубые волны радужного Кварнера, где еще так недавно он наслаждался покоем и солнцем…
«Нет, дружище, — строго сказал он себе, — давай без иллюзий! Здесь тебе не морские просторы, а самая обыкновенная вонючая лужа. Ты с высоты своих идеалов плюхнулся в нее и копошишься, как жалкий червяк. Теперь ты понял, чего стоят никчемные споры за репортерским столиком в кафе Надьварада?»
— Боже, если бы меня увидела сейчас невеста! — тихо вздохнул кто-то. Видно, не только Тибор обратился сейчас мыслью в прошлое. А перед ним, словно кадры в кино, мелькали воспоминания. Странный это был фильм.
Вот домик на площади, в городе Ниредьхазе, где он, совсем еще маленький, жил, не зная тревог и забот. Маргит, единственная девочка в семье, родилась первой, а Тибор, появившийся вслед за ней, был старшим среди шестерых братьев. Мать — женщина с живым и острым умом — каждый вечер после ужина, водрузив на нос пенсне на черном шнурке, принималась за чтение газет. Круг ее интересов был так широк, что она выписывала газеты и всех оппозиционных партий. У нее имелось свое особое мнение об окружающем мире, и оспорить его не удалось бы, пожалуй, никому.
Впрочем, кажется, никто и не пытался ого оспаривать.
Отец, добросовестный чиновник и заботливый семьянин, ни в чем не порочил жене. Он служил в торговой фирме, и всю жизнь им владела одна мечта: выбиться в люди. В ого представлении это означало — завести самостоятельное дело, ну, к примеру, стать комиссионером по продаже зерна. Чего лучше?
Конечно, он понимал: если даже его мечта осуществится, никто пе сможет гарантировать, что благополучие окажется прочным. Нодаром многие мелкие торговцы, даже «выбившись в люди», какое-то время всегда оставались еще ревнителями свободы, но сразу отказывались от игры в оппозиционность. И отец Тибора, став в конце концов комиссионером, держался скромно и не походил на тех, кто при малейшем благоприятном повороте судьбы задирал нос и поглядывал на всех свысока…
Неожиданно кинолента воспоминаний погасла. Ее прервал чей-то негодующий возглас:
— Хватит с меня! Я учитель с дипломом, я главный церковный певчий! Не желаю валяться в грязи!
Тибор подавил приступ горького смеха…
«Все у нас не так, как должно быть».
Эту фразу он запомнил с детства. Такими словами начинались выступления социал-демократических ораторов воскресными вечерами на площади.