Драмы - страница 4

Филин выносит из будки бутылки, свертки и несет их в дом. Во двор вбегает бледный, с классным журналом в руке  Г а н я. Каракаш увидел его. Ганя прячет журнал за спину.

Эй, приятель! Отзанимался по истории?

Г а н я. Да, уже.

К а р а к а ш. Благополучно сошло?

Г а н я. Да, благополучно.

К а р а к а ш. Ну, молодец! Значит, вечером приходи.

Г а н я. Приду!

К а р а к а ш. Если в школе мою мать увидишь, скажи, чтоб не задерживалась. Скажи, что вечером будем твои именины справлять. Смотри, не опаздывай. (Уходит вслед за Филиным.)

Г а н я. Не опоздаю. (Оглядывается по сторонам и быстро бросает журнал в топку снеготаялки. Засунув руки в карманы, насвистывая, с независимым видом выходит из ворот.)

Ф и л и н  возвращается. Во двор входит доктор  Л а п и д и с. Еще издали он кричит Филину.

Л а п и д и с. Мальчик! Три с половиной кило! В сорочке! Сколько это на фунты?

Ф и л и н. Без малого девять.

Л а п и д и с. Вы знаете, Филин, я человек беспристрастный, но такого ребенка я не видел. Не видел! Все сиделки в один голос говорят, что это вылитый я. Один день от роду, а уже вылитый я! Они мне каждые три часа звонили на работу. А ведь вы знаете, что к нам в неотложную лечебную помощь не так-то легко дозвониться. Вы понимаете, какая чуткость! Чтоб я мог спокойно работать, они мне каждые три часа звонили из родильного дома…

Ф и л и н. Поздравляю вас.

Л а п и д и с. Спасибо, товарищ Филин. Вот тут пять рублей. Возьмите, возьмите, Филин.

Ф и л и н. Ну что вы, зачем это?

Л а п и д и с. Я сейчас отдохну, а потом по дороге на службу забегу еще раз в родильный дом имени Грауэрмана. А потом я буду с работы звонить по телефону прямо жене. Там у каждой кровати Грауэрман… то есть телефон. Я уже сам не знаю, что говорю. До свидания. (Входит в дом.)

Филин подвозит на саночках снег, возится у снеготаялки. В ворота входит директор школы  Б е р е н д е е в  и учительница  Л и д и я  В а с и л ь е в н а.

Б е р е н д е е в. Не стоит, Лидия Васильевна, так близко к сердцу принимать всякий… Что? Пустяк. Ну, детишки, ну, пошалили, ну, разные выходки… А вы так расстраиваетесь… Ведь так на них не напасешься… Чего? Сердца!

Л и д и я  В а с и л ь е в н а. Что вы говорите! Я тридцать пять лет преподаю и знаю, что такое шалости… Но это, это было какое-то издевательство… Такая жестокость…

Б е р е н д е е в. Вы опять плачете, Лидия Васильевна… Милая, успокойтесь… Успокойтесь, черт возьми! Вы думаете, мне не противно быть директором отстающей школы? Противно. Но я терплю. Потому что мои права урезаны. Потому что я не могу выгнать десяток типов, которые портят все стадо. Взять этого Семушкина. Ведь это законченное дитя улицы. Сегодня беру его дневник — весь в подчистках. Пять раз я вызывал его отца — не является, на письма не отвечает. Я его выгоню, дайте мне только повод, он у меня будет из школы лететь… Без чего? Без парашюта!

Л и д и я  В а с и л ь е в н а. Нет, Борис Борисович, вы не должны его исключать… Надо узнать, надо выяснить, что с ним… Он какой-то дикий, озлобленный. Сегодня, когда мне стало плохо, я посмотрела случайно на него… У него в глазах была такая радость, торжество…

Б е р е н д е е в. Я его выгоню. Дайте мне только повод.

Л и д и я  В а с и л ь е в н а. Нет, Борис Борисович, пока я в школе, вы его не выгоните.

Б е р е н д е е в. Мне не нужны ученики бандиты, а учителя толстовцы! Успокойтесь, вам опять плохо, Лидия Васильевна. Ну, обопритесь на мою… Что? Руку!

Л и д и я  В а с и л ь е в н а. Нет, я сама дойду. (Уходит.)

К Берендееву подходит дворник Филин с обгорелым журналом в руке.

Ф и л и н. Извиняюсь, товарищ директор… Не ваша, случайно, школьная книжечка?

Б е р е н д е е в. Что это? Классный журнал?! Шестой «Б»… Вы где его взяли?

Ф и л и н. Да вот из снеготаялки вытащил.

Б е р е н д е е в. Кто же его туда бросил?

Ф и л и н. Я бы сказал, кабы знал.

Б е р е н д е е в. Спасибо.

Филин отходит. Во двор сбегает  Я ш а  П о л т а в с к и й — соученик Басилова и Гани, но гораздо серьезнее их, маленький профессор в очках и в пионерском галстуке.

Я ш а. Борис Борисович! У нас сейчас собрание отряда…