Драйзер. Русский дневник - страница 26

«Ой ли?» – думаю я себе. Но вслух говорю: «Господа, это все очень интересно, но слишком неожиданно. Для меня все происходит слишком быстро. Прежде всего позвольте вам сказать, что я ни в какой санаторий не поеду, а поеду в Россию. Возможно, здоровье мое и плохое, но, знаете, я смерти не боюсь».

«Ну кто же говорит о смерти? Нет, нет. Не поймите нас неправильно. Все не так плохо. Ваша болезнь не так уж серьезна. Тем не менее вы очень больны. Ваше здоровье внушает опасения. Может быть, вам угодно, чтобы мы вас направили к другому врачу?» – «Нет. Нет. Я не пойду ни к какому врачу, кроме того, которого сам выберу – с помощью своих друзей. Затем, если то, что вы говорите, окажется верным, я не поеду в санаторий, а вернусь в Соединенные Штаты. Но даже если бы я лег в санаторий здесь, это был бы мой личный выбор». И смотрю на них. «Отлично! Отлично! Все будет так, как вы захотите», – но я вижу, что не все так уж отлично. Опять переговариваются. Приносят снимки легких. «Да вы сами посмотрите». Да я ничего не понимаю в этих снимках, настаиваю я. Я не могу читать снимки с той квалификацией, с которой это делают они. Но поскольку они так волнуются, я сделаю вот что. Пусть каждый из них напишет мне письмо с объяснением моей болезни, я пошлю эти письма вместе со снимком другому врачу и, если он с ними согласится, я дам знать об этом. Если же нет, то будем считать этот инцидент исчерпанным. Устраивает такой подход?

На этом и порешили, и врачи тут же продиктовали соответствующие письма. Они вынуждены согласиться. Диктуют два письма. Снимок будет отправлен в отель. Я уезжаю с письмами, и – вот она, человеческая натура – мне становится интересно, что же со мной не так. Я чувствовал себя довольно хорошо – стал немного задыхаться в прошлом году, тем не менее – будь что будет, главное без них. Мне не нравится их подход. И еще счет. Помнится, что за рентген просили $12, но теперь просят 20. И моложавый врач спокойно заявляет, что я ему должен 100 марок ($25,00) за два визита. Я плачу – и потом узнаю, что оба этих счета слишком велики для двух таких молодых берлинских врачей, что, как правило, Бёнхайм получает не более $5 США за вызов, и это считается много. 10 марок за визит должно было быть достаточно.

Теперь – в отель. Захожу – звонит телефон. Это Льюис. Могу ли я поужинать с ним и с Дороти Томпсон? Я не могу. Договорился с герром Карлом Федеру. Ну, а как насчет чая? Я начинаю расспрашивать о врачах; описываю ему ситуацию. Он очень заинтересовался. Говорит, что не знает, но узнает. Почему бы не прийти и не поговорить. Я соглашаюсь и сажусь на такси до отеля Hercules – 13 Kaiser Freiderich Wilhelm Strasse. У него очень большой номер в старой немецкой гостинице. Я излагаю свое дело. Он говорит только о том, что делал раньше. В 6:30 я ухожу и спешу обратно, чтобы встретиться с Федеру. Он пришел с Эльзой Кашель, которая родилась в Америке и прекрасно говорит по-английски. Она жила в России. С ним и с ней я еду в ресторан Huttes на Potsdammer Platz – это, по-моему, что-то вроде курорта, где собираются все околохудожественные, окололитературные и околотеатральные гранды Берлина. Г-жа Федеру по-настоящему симпатичная и приятная женщина. И директор школы Элизабет Дункан здесь, в Берлине. С ними звездная ученица – худая, решительная и напористая девушка. Ах, какая она чудная – изумительно! Там, где-то там был какой-то танцевальный вечер. И там был г-н Иосиф [нечитаемо] из Мюнхена – критик, юморист, и я не знаю, что еще. Мы сидим и ужинаем. Тут два вида вина. И восхитительный omlettes confiture[126]. Я сижу до тех пор, пока могу, то есть примерно до 11 [вечера], а затем оплачиваю счет и с извинениями откланиваюсь. Чувствую себя не слишком хорошо. По дороге меня нагоняет тоска по родине. Я здесь – почти за 4000 миль от Нью-Йорка. Уже девять или десять дней, по крайней мере. И я заболел – может быть, серьезно. А вдруг – смертельно? А Хелен так далеко. И мне так плохо. Я чувствую себя совершенно несчастным и посылаю ей каблограмму из двадцати слов. О, если бы она была здесь. Несколько часов лежу в постели и чувствую себя сиротой – всеми отвергнутым, в утлой лодчонке.