Древо скорбных рук - страница 12

Со дня появления сына на свет она впервые чувствовала себя виноватой перед ним, ощущала, что предала его.

Мопса спустилась вниз ровно в восемь в серой юбке от выходного костюма и светло-голубом джемпере из ангоры с ниткой жемчуга на шее. В это утро она предстала не в роли скромной замужней леди из среднего класса, а скорее элегантной и в меру самоуверенной деловой женщиной. Даже ее волосы, обычно растрепанные и неумело остриженные, выглядели аккуратно. Неброский макияж омолодил ее, не оставив и следа вульгарности, свойственной дамочкам легкого поведения.

Она не спросила про Джеймса, а Бенет не сказала ей, что звонила в больницу. Мысли Мопсы были заняты предстоящими тестами и тем, как она выглядит. Стоит ли ей накинуть голубой плащ или пиджак от костюма? Или и то и другое вместе?

Джеймс как бы не существовал для нее. Такое пренебрежение больно ранило Бенет. Она не в состоянии была даже проглотить чашку чая в присутствии матери. Ее душило негодование. Ей хотелось с силой встряхнуть мать за плечи, выкрикнуть прямо в лицо все, что накопилось со вчерашнего дня, за ночь и за это утро: все свое возмущение безразличием к ее сыну, к ее ребенку, к самому дорогому, что у нее есть на свете.

Она знала, что порыв ее не принесет пользы никому. Ждать сочувствия или хотя бы понимания от Мопсы бессмысленно, требовать — жестоко.

«Как бы она ни вела себя, я не должна ее ненавидеть. Она больна, и она моя мать».

Уже в машине, выезжая из Хэмпстеда, Бенет обрела нужный тон в общении к матерью — заговорила холодно, безапелляционно.

— Я высажу тебя у Ройял-Истерн и поеду к Джеймсу. Когда освободишься, возьмешь такси до дома или до детской больницы. Это очень просто, и с тобой ничего не случится. Видишь, я записала для тебя оба адреса.

Она ожидала бурю протестов, но ошиблась. Мопса вновь впала в состояние эйфории, готовая угодить дочери, упрекала себя в эгоизме, великодушно обещая, что подобное никогда не повторится. Она жалела, что заставила Бенет вернуться с ней домой прошлой ночью, но в такое сияющее утро трудно поверить, как может человек быть напуган и растерян в глухой ночной час. Бенет возвращалась той же дорогой, через те же узкие улочки, по которым везла Мопсу в клинику Ройял-Истерн в Тоттенхэме, по возможности срезая путь, но на повороте с Редьярд-гарденс на Лордшип-авеню все же застряла в пробке.

На перекрестке шли ремонтные работы, и, заняв место в медленно продвигающейся очереди разогретых и уныло сигналящих автомобилей, Бенет обозревала через окошко район, где когда-то жила.

Здесь очень многое изменилось. Деревья на Редьярд-гарденс настолько безжалостно постригли и пообрезали, что из земли торчали только их обезглавленные туловища. Целые кварталы стали необитаемыми. Двери и окна многих домов были заколочены ржавыми листами железа.

Мопса бы точно не удержалась и высказалась бы по поводу того, как Лондон превращается в трущобы.

В дальнем конце Лордшип-авеню в лучах яркого солнца на фоне голубого неба красовалось лишь одно высотное здание — сияющая стеклами просторных лоджий башня с пентхаусом на крыше. Когда Бенет с подругами — Мэри и Антонией — снимали в этом районе мансарду, подобного символа возросшего благосостояния лондонцев еще не существовало. Был пустырь, пересеченный каналом и траншеями газопровода.

Ее машина и еще три впереди медленно подползали к развилке. Черный доберман-пинчер, не торопясь, с достоинством пересекал проезжую часть по пешеходному переходу. Из-за этого движение опять застопорилось.

Бенет вспомнила, что именно здесь располагалась автобусная остановка, и по утрам, спеша на работу в Сити, она перебегала улицу как раз там, где сейчас шествовал породистый пес. Если бы у нее было время, если бы не сын, ждущий ее в больнице, она бы инстинктивно свернула из ряда на обочину и остановилась, потому что вдруг увидела знакомого человека.

Высокий, плотного телосложения блондин. Вероятно, ему сейчас уже за сорок Только вот кто он? Как его имя? Вроде бы Том… Том Вудхаус. У него был гараж рядом с домом, где они снимали квартиру, и пару раз Бенет там брала на прокат машину.