Друг другу вслед - страница 29

стр.

— Где поймали, отцы?

— На огороде ховал, в баньке. Хотел в кусты, не успел! — объяснил пожилой татарин, хитровато кося черным глазом на сына, отрядного разведчика Гареева.

— Спасибо! Ну, гостенек, решай сам, — сурово сказал Евстигней пленному. — Ответишь без утайки, останешься живой.

— Не убивайте! — испуганно прохрипел дутовец, опускаясь на колени. — Все как есть скажу…

— Откуда прибыла сотня?

— Из… Стерлитамака. По приказу его превосходительства, генерал-майора Евменова.

— Ври больше! В уезде красный отряд! — загалдели ахметцы, шаг за шагом уменьшая круг. — Товарищ комиссар, чего с нищ валандаться, со змеюкой? На сук — вся недолга!

— Вот вам крест, братцы! — завертелся дутовец. — Красные точно были, но ушли. Вчерась, после боя… Провалиться мне в преисподню, если брешу!

— Провалишься…

— Тихо! — возвысил голос Евстигней, унимая ребят. — В какую сторону отступили, не знаешь?

— На Белорецк. При заводах вроде бы кто-то из Кашириных объявился, и второй вместе с Блюхером где-то вблизи…

Вести были важные, хотя и путаные. Казака тотчас отправили под конвоем в Богоявленск. А утром из штаба примчался Макарка Грибов. Игната срочно вызывал к себе Калмыков.

«Готовься в дорогу, — значилось в записке. — Поедешь к Блюхеру за помощью. Ты ведь, кажется, знавал его по Москве. Прихвати с собой Гареева, будет за проводника. Жду.

Михаил».
6

Два десятка верховых, свернув у Саит-бабы на восток, пробирались в горы. Покачиваясь в казачьем седле, Игнат неотрывно смотрел перед собой. Места были дикие, безлюдные, непохожие на те, что остались в долине Белой. Возникали крутолобые, в осыпях, кряжи, дорога то падала вниз, то вползала по косогору, и с высоты открывалась даль с впадинами и серебряными змейками речек, а главный хребет по-прежнему синел далеко впереди.

«Ни души вокруг… Поди узнай, есть или нет банды. А проскочить надо, иначе — труба!»

Спутники Игната были поспокойнее: ехали, ослабив поводья, рвали орехи, надкусывали, жевали мягкие ядра.

На одном из бесчисленных поворотов дороги Игнат догнал Гареева, спросил, скоро ли село. Тот подумал, по привычке загибая пальцы, сказал:

— Наверно, четыре верста… Погон вешать пора, и бокумент на карман, — он похлопал по туго набитой переметной суме, кивнул усачу-кооператору, старшему в группе. — Ты и он — гаспада офицеры, мы — простой казака…

— Все-таки рискованно, — Игнат свел брови. — Нельзя ли как-нибудь в объезд?

— Нет. Перевал…

Через час подъехали к селу, последнему перед хребтом. С поскотины видели: топает вдоль изб жиденький строй в зипунах и халатах, как попало мотает руками и ногами, и кто-то рослый, в старой артиллерийской шинели, надорванно хрипит: «Раз — два, левой! Левой, нехристи! Ле-е-евой, в кровину-мать, а не правой!»

— Ну, братцы, держись! — вполголоса молвил усач. — Без крайней нужды за бомбы ни-ни. Авось проедем и так.

У околицы путь преградил босоногий подросток-башкир, держа наперевес древний самопал с раструбом на конце ствола. Мальчишка свистнул, и от каменного, под железной крышей, дома отделились двое. Впереди ленивой походкой шел детина с темными волосами до плеч, в белой навыпуск рубахе и в полубриджах, заправленных в высокие сапоги. Сбоку на витом шнуре висел новенький наган. «По всему — из поповичей!» — подумал Игнат. Не дойдя трех шагов, длинноволосый остановился, неумело козырнул.

— Позвольте спросить, ваши благородия…

— Не позволю! Чем болтать попусту, лучше проводил бы до начальства! — отрезал усач.

— А оно перед вами, ха-ха, на всю округу, единственное, если не брать во внимание башкирского старшину. Правда, утром наезжали казаки полковника Горбачева, но долго не задержались, тем же часом обратно.

— Горбачев? Экая досада. Он-то нам и нужен, с господином сотником.

— А зачем, если не секрет?

— Гм. Тебе что-то говорит имя генерала Евменова?

— Господи, ну как же! У дяденьки моего, благочинного, гостил не раз, и с покойным папаней был знаком коротко… — длинноволосый едва не прослезился. — Чего же мы посреди улицы! Милости прошу в дом. Старшина трех баранов прирезал… Выпьем, и чтоб наступил мир, пахнущий ладаном, и в человецех благоговение!