Другая музыка нужна - страница 42

Дети входили и выходили не через главные заводские ворота. Начинали и кончали работу они часом раньше, чем взрослые. Им даже перерыв перенесли на другое время, чтобы они пореже попадались людям на глаза. К тому же посторонним вход в овощное отделение был строго запрещен.

Барышню Пюнкешти назначили надсмотрщицей к двадцати девочкам, к самым маленьким. В других группах дети были побольше, да и мальчики попадались среди них. У каждой группы были свой надсмотрщик и свое прозвище. Тех, кто нарезал капусту, прозвали «хрустиками», кто чистил морковь — «скребунами», кто лук нарезал — «плаксами», а тех, кто перебирал картошку, заводской детский фольклор окрестил попросту «вонючками».

— К «вонючкам» новенькая надсмотрщица пришла, — понеслась весть от капустных холмов через морковные горы к луковым плоскогорьям.

— Барышня Пасхальная[4]! — послышался хриплый голос четырнадцатилетней, но уже изнуренной мужчинами девочки, когда она услышала фамилию Пирошки.

И этого было вполне достаточно, чтобы впредь весь барак называл Пирошку барышней Пасхальной. Прозвище нашлось. Барышня Пасхальная могла приступить к своей должности надсмотрщицы.

Пишта вышел из столовки. Делать ему было больше нечего. Служба начиналась только завтра с утра. «Ознакомься с заводом», — сказал ему еще в канцелярии барон Альфонс. И Пишта пустился на поиски Пирошки.

Он еще вчера вечером удрал потихоньку к Пюнкешти. Надо же было сообщить, что он пойдет сегодня наниматься на завод! «Я буду работать там же, где и ты», — сказал он Пирошке. Потом, раскрасневшись от волнения, поведал, что его старший брат Отто тоже работает на консервном заводе. (Об этом он молчал до сих пор. Кое-что Пишта умел скрывать годами.)

— И ты только сейчас говоришь об этом? — удивилась Пирошка. — Почему же ты молчал до сих пор?

— Потому что… — И Пишта запнулся. Глаза его, словно их кто-то дергал сзади за ниточку, запрыгали туда-сюда. — Потому что… — И голос его прервался.

Он уже пожалел, что сказал про брата. В сущности, он и сейчас не стал бы рассказывать о нем. Эту тайну вытолкнуло из него душевное волнение — так обнажается скала после горного обвала.

Пишта ревновал. Боялся, что Пирошка познакомится с Отто. Хватит и того, что Йошка Франк работает на консервном заводе. Против этого он ничего не может сделать. Но Отто… Отто ведь тоже сын г-на Фицека. (Пишта думал, что это имеет значение.) Он и похож на Пишту — вернее, Пишта на него. Но Отто работает контрольным инженером, он на семь лет старше Пишты — словом, он настоящий молодой человек.

Хотя Пишта жил в царстве воображения, однако превосходно разбирался и в вопросах действительности. Как раз столкновение действительности с фантазией и приводило Пишту обычно к внезапному выводу: «Я покончу с собой!»

Но сейчас он так вкусно и так много поел и попил, к тому же и форинт сберег, а главное — это даже выговорить приятно — стал посыльным барона Альфонса, что чувство ревности у него улетучилось. Мальчик шел, полный сладостного волнения. «Сперва к Пирошке, потом к Отто!»

…Уже и электрические лампочки зажглись, а он все еще не мог найти ни Пирошку, ни Отто. Опять стоял на заводском дворе. В полумраке, при свете, проникавшем сквозь частые переплеты мушиных глаз окон, заводские постройки показались ему гораздо более приветливыми, но Пишта почувствовал вдруг усталость. Он обошел уже половину завода — и никого! Только для того, чтобы погреться — на дворе похолодало, — зашел он в фальцовочный цех и примостился в уголочке возле дверей, сжимая в руке плитку шоколада. Пишта пришел в отчаяние, совсем потеряв надежду разыскать в этот день Пирошку. «Жаль, что я не спросил, где она работает», — пробормотал мальчик как раз в тот момент, когда Пирошка была всего в десяти шагах от него.

Мальчик сидел в уголке возле дверей. Подремывая, открывал и закрывал глаза, думал и не думал…

В просторном высоченном цехе стояло в ряд машин восемьдесят. Позади каждой почти до противоположной стены тянулся длинный, всегда залитый бульоном стол. Вокруг него работали девушки: они наливали поварешками бульон в пустые консервные банки, ставили на подносы, один за другим подвигали их к фальцовочным машинам. Перед машинами, спиной к Пиште, сидели фальцовщики на высоких табуретках. Мальчику показалось, что это сидят вагоновожатые и, держа забинтованными пальцами воздушный тормоз, запускают трамвай; и покуда он мчится десять секунд, жестяная крышка, прижатая к крутящейся, обезумевшей банке, вскрикивает и визжит, как колесо трамвая на скверных рельсах. Потом вагон останавливается, пассажир вылезает, заходит другая, налитая доверху, но еще не покрытая крышкой консервная банка. Она тоже ждет своей участи, и горячий бульон, приведенный в трепет дергающейся на холостом ходу трансмиссией, дрожит в ней. Проходит десять секунд, плоская жестяная шляпка припаивается к коробке, и теперь ее можно отодрать только консервным ножом. А так как пассажиры входят не все сразу и машины запускаются не одновременно, то визг слышится непрерывно. Десятки вагоновожатых, сидя на месте, гоняются друг за другом, мчатся наперегонки и сталкивают забинтованными руками одну за другой готовые, запаянные консервные банки. Девушки на деревянных подносах несут их по тридцать штук и укладывают в стоящие у стен железные корзины. Там получают от надсмотрщиц жетоны и бросают их в пустые консервные коробки, специально для этого стоящие на фальцовочных машинах. По этим жетонам подсчитывают в конторе, сколько выработал и сколько заработал фальцовщик и обслуживающая его девушка.