Другая жизнь - страница 10

– Знаешь, Камилла, – сказала я, – а ведь где-то на этом свете живет ОН, и ЕМУ тоже в своей жизни все до чертиков надоело.

На что Камилла чуть не подавилась горячим кофе. Она в ужасе посмотрела на меня.

Вот до чего доводят ничего не значащие вылазки из окон университета после великолепно сданных экзаменов по философии. Твои лучшие подруги сразу же позволяют тебе намекать на то, что ты живешь не так, как хотелось.

И где-то на этой земле, оказывается, спокойно поживает тот человек, который должен в своей жизни все к черту перевернуть. А потом он должен перевернуть все к черту и в жизни твоей. А все планы на твое дальнейшее существование, так тщательно продуманные твоими старательными родственниками, оказывается, и цента ломаного не стоят.

Но день был такой ясный, теплый и неповторимый, что Камилла решила меня простить. Солнце заливало высокие деревья в парке через дорогу от кафе, пластмассовые столики вокруг нас просто сверкали на солнце. Со всех сторон без умолку трещали полуденные птицы, а где-то там, в далекой дали, еле различался шум удаляющегося самолета.

И Камилла промолчала. Не так уж были существенны и важны мои нелепые замечания о каком-то ином смысле существования для человека, чье предназначение было предопределено самой историей.

Камилла была спасительной тростью для своего рода, и никакая другая жизнь ей не могла быть дана. Все было зря, и мои речи не могли что-либо изменить в данной постановке вещей.

И потому я уже было собралась изящно отпить еще пару глотков кофе и постараться подумать о чем-нибудь другом, как в нескольких шагах от нашего столика вдруг возник не кто иной, как главный продюсер с киностудии братьев Тернеров, Эйб Робинсон. И, что было удивительней всего, мы с Камиллой вдруг сразу поняли, что он совершенно не случайно надумал появиться именно в этом месте, именно в этот день и именно в этот час.

Эйб Робинсон подошел к нашему столику вплотную, улыбнулся сногсшибательной улыбкой и сказал нам:

– Привет!

Мы с Камиллой чуть было не подавились этим своим кофе от неожиданного осознания того, что теперь в наших жизнях все будет совершенно по-другому. И некоторое время ничего не могли говорить.

Так и не дождавшись от нас какой-либо ответной реакции на свое появление, Эйб Робинсон решил продолжить сцену без нашего участия. Он почтительно прокашлялся и сказал:

– Я прошу прощения, – сказал нам великолепный Эйб Робинсон, – что таким непочтительным образом позволил себе ворваться в вашу жизнь. Но уверяю вас, что, не имея уважительной причины, я никогда не посмел бы подойти и позволить себе заговорить с вами, не будучи представленным по всем правилам этикета.

Я почувствовала, что у меня мозги пойдут навыверт от витиеватой изысканности речей, которые километрами умеют сочинять эти хваленые представители киноискусства. Но, несколько придя в себя, все же оторвалась от спасительной чашки кофе и подняла глаза.

И, конечно же, ничему не удивилась. Так я и предполагала.

Разумеется, Эйб Робинсон обращал свои речи только лишь к одной Камилле. И стоял он на этом самом месте в этот самый час только ради одной Камиллы. Еще бы. Ведь это она, а не я, была похожа на трех самых знаменитых мадонн одновременно.

Но я тут же решила утешиться радостью за подругу, а себе оставить хотя бы подробное разглядывание того, во что шикарный Эйб Робинсон был одет. И едва начав с белоснежного воротничка его рубашки, я тут же перешла на изящно-полосатый галстук, а потом – на темный дорогой пиджак. Скользнув взглядом по рукаву пиджака, я уже было позволила себе поподробней остановиться на складках его брюк, но какое-то неясное, буквально только что свершившееся происшествие заставило мое воспаленное от впечатлений сознание попросить меня вновь вернуться к тому, что было до этого.

И я вновь вернулась к тому, что было до этого. И постаралась объяснить своему недоверчивому сознанию, что на данный момент мы видим сногсшибательного Эйба Робинсона, главного продюсера с киностудии знаменитых братьев Тернеров. И он находится не где-нибудь, а у нашего с Камиллой столика.

А еще мы видим белоснежный воротничок рубашки Эйба Робинсона и его милый полосатый галстук. И темный дорогой пиджак, и рукав этого пиджака. И кисть руки, торчащую из рукава, и тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце. Так вот что имело в виду мое воспаленное сознание.