Другое. Сборник - страница 9

мой чёрный хвост.

Такой же я скруглён

как и раскос.

Легко устать от дел

бросаясь в край.

А взгляд в расщелину —

одна игра.

Не уничтожится

ничто своё.

Как перевёрнуто

житьё-бытьё!

Кто я? Что я теперь?

Зачем я здесь?

Я непременно нужен

кому-то весь.

Пустым хождением

пониз дверей

не выжечь умыслов

на тьму вещей.

В глазах надежда

всегда близка.

Кому-то – верится,

кому – тоска

Теплом не светится

ни стол, ни стул.

Кто не согрет собой,

тот не уснул.

Не в счёт отдельное,

что – в долгий ряд.

Зовут по имени,

чем всё круглят.

Заботы терпкие

болванят кровь.

Хоть нету призраков,

нет и основ.

Я был как многие —

служа уединению.

Всегда внутри него

огромное стремление.

Оно порою комом

цепляется в загривок.

И цели нет дороже —

стать

      максимально зримым.

Своих искал везде я,

по всем углам.

Так было много их,

но только – там.

Воспоминания —

как сон и бред…

Под шкурой зыбятся

то вскрик, то след…

Я был помноженный

на них, кто – там.

Цвет моего хвоста

усвоил хам.

Он прокусил мне то,

чем ловят звук;

но злиться я не стал:

хам сел в испуг.

Откуда что взялось:

шла речь о ней.

Как на беду он был

неравнодушенней.

Ну, значит, прокусил;

а через раз

ему какой-то жлоб

размазал глаз.

Мы после виделись

всего тремя зрачками.

Существеннее то,

которое

          мы

             сами.

М-да… чьи-то мнения…

Пусть, как должно бывает,

хоть чёрная, хоть серая

меж нами пробегает.

Не леденит судьба

во всём привычном.

Знакомое – чуждо.

Чужое – безразлично.

Оденься в камень.

Приляг на дно.

И жди обмана —

в бистро, в кино.

Хотенья мене,

чем больше круча.

Уснувший гений —

оно и лучше.

Гётевский мотив

Отстранённою дрёмой объяты

        вершины, распадки и склоны.

К небу спрямились пути;

        и замирают свечения

        по-над остылой уставшею мглой.

В мире как будто провисли

        и не обронятся больше

        тревоги, предчувствия и ожидания.

Сердце в смущенье:

        покоя ему не узнать,

        но оно его ждёт.

В душе своей отсею шелуху.

Забуду помыслов невнятные значения.

Чертополох иззубренных улыбок и угрюмую хулу

сотру из памяти,

                    остуженной в сомнениях.

И вихри праздности, и ласточкин восторг

не стоят ничего, исписанные ложью.

Приму лишь то, чего всегда достичь желал и мог,

отдав под нож боязнь и осторожность.

Так много пролетело дней потухших!

Неярок свет, завесой истомлённый.

Свой жребий, перемятый, но – не самый худший

я вновь прямлю,

                       надеждой осветлённый.

Поэт в России больше не поэт.

Свою строку, ещё в душе лелея,

он сбросит на сомнительный совет

в себя же, искушённого в затеях, —

как перед светом

                      выглядеть

                                     прилично.

Не зацепив за чуждую мозоль,

не разделив беду чужую лично,

уже с рожденья он освоил роль

раба тоски,

              раба непрекословий.

Не зная сам себя, себе не нужен,

не меряясь ни с кем,

                            держась тупых условий,

спеша не вверх и делаясь всё уже.

Чужие чувства выдав за свои,

горазд он сымитировать

                                страданье.

Молчит, когда у мозга бьётся крик

и боль торчит из подновлённой раны,

и до расстрела, не его, – лишь миг,

и по-над бездной жгут

                                свободный стих

и тот горит мучительно и странно…

Узнав о вечных проявленьях страсти,

им изумившись, пишет про любовь,

по-древнему деля её на части,

на то, где «кровь» и где «опять»

                                               и «вновь».

А нет, так, убаюканный елеем,

с трибуны о согласье пробубнит —

не с тем, что заупрямиться посмело,

а с тем, где разум

                      лихом перекрыт,

где ночь, придя на смену дню, остыла

и, злобой век сумбурный теребя,

с своих подпорок долго не сходила

и кутерьмой грозила,

                             новый день кляня.

В мечте беспламенной, угодливой,

                                                    нечистой

полощатся пространства миражей.

Он, непоэт, раздумывает мглисто,

и, мстя эпохе, всё ж бредёт за ней.

Покажется отменным патриотом,

зайдётся чёрствой песнею иль гимном.

От пустоты всторчит перед киотом,

осанну вознесёт перед крестом

                                              могильным.