Другой Петербург - страница 14

Наводит на некоторые подозрения привязанность юного Жихарева к маститому Ивану Ивановичу Дмитриеву, но не исключено, что это была всего лишь дань начинающего литератора живому классику русской поэзии. Из стихов Дмитриева, ныне совершенно забытых, есть один прелестный романс:

Согласитесь, весьма свежо! Литераторы в XVIII веке бывали крупными чиновниками, а дворянская служба начиналась обыкновенно в гвардии, куда записывали с пеленок (чтоб шло производство в чины). Дмитриев служил в гвардейском Семеновском полку, квартировавшем в Петербурге за Фонтанкой. Это место старожилы и сейчас называют «семенками»: от ТЮЗа, стоящего на бывшем полковом плацу, до Московского проспекта. Названия улиц в «семенках» петербуржцы запоминали по бессмысленной, но милой речевке: «Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины» — Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая… Опять отвлеклись. Вернемся к нашему поэту.

Тридцати шести лет, по воцарении Павла I, Иван Иванович, как многие, скучавшие по беспечным дням Екатерины Великой, вышел в отставку в чине полковника. Это зима 1796–1797 годов. Именно в Крещенье, радуясь тому, что не надо в мороз отправляться на парад по случаю водосвятия (многие тогда сильно померзли, факт исторический), Дмитриев лежал у себя на диване и читал французский роман «Заговор Венеры». Вдруг вошел полицмейстер и объявил, что поэт наш арестован. Оказалось, Дмитриева и приятеля его Лихачева обвиняют по доносу в заговоре против только восшедшего на престол Императора.

Дознание продолжалось дня три, в течение которых неповинный Дмитриев находился в доме петербургского губернатора Архарова. Милая деталь: как-то заглянул в комнату мальчик, племянник губернатора. Поэт приласкал его и спросил, что ему надобно. Мальчик отвечал, что тоже пишет стихи и хотел бы, чтоб Дмитриев их поправил… Заговора, конечно, никакого не обнаружилось. Оказалось, что донос написал крепостной мальчик Лихачева, желавший получить за это вольную. Здесь много пищи для воображения: что за мальчик такой крепостной, что за дело ему до Дмитриева…

Иван Иванович жил в Москве, писал стихи и басни. При учреждении министерств в начале 1810-х годов Александр I назначил Дмитриева министром юстиции. Пришлось возвращаться в Петербург. Министерство находилось в доме Шувалова на Итальянской (ныне «дом медицинского просвещения»). Современники заметили, что тотчас министерство наполнилось молодыми людьми прекрасной наружности. Явился среди прочих и Дмитрий Васильевич Дашков, который был «высок ростом, имел черты лица правильные и красивые, вид мужественный и скромный вместе»; приходился он, впрочем, господину министру двоюродным племянником. Он и сменил дядюшку, которому уж было под шестьдесят, на посту министра.

Поэт вновь удалился в Москву. Построил дом на Спиридоньевке, у Патриарших прудов, и там, на воле, в сени рощ, при трелях соловьев дожил до глубокой старости… Вкусы его были совершенно русского барина: квас, пироги, малина со сливками… Заслуживает внимания исключительная привязанность его с юности до седых волос к кузену и сверстнику, Платону Петровичу Бекетову, известному своей издательской деятельностью. Оба остались неженаты. По-видимому, несправедливо современники подозревали Дмитриева в связи с женой приятеля, П. Г. Северина. Сына ее, Дмитрия, тоже впоследствии причастного к «Арзамасу», называл поэт: «мой пюпиль» (т. е. «воспитанник», по-французски). Но нежность к сыну вовсе не обязательно подразумевает любовь к матери его.

Дашков был женат на Елизавете Васильевне Пашковой, младше его на двадцать лет и на сорок лет пережившей супруга, скончавшись в 1890 году. Раз уж вспомнилась фамилия Пашковых, уточним, как обстояло дело в России с так называемым женским неравноправием. В том, что свобода обеспечивается материальной независимостью, мало кто усомнится, а русские женщины обладали правами наследования и распоряжения имуществом, часто бывая значительно богаче своих мужей, естественным образом попадавших в зависимость (чисто русское понятие: «подкаблучник»).