Дружба, скрепленная кровью - страница 28

Тем не менее у рабочего за вычетом расходов на питание ежемесячно могло остаться десять с лишним рублей. В действительности же такой случай, когда у рабочего оставалось в месяц десять рублей, был исключительным. Капиталисты, чтобы выманить наши сбережения, сговаривались с подрядчиками и «старшинками» и в конце каждого месяца организовывали азартные игры, удерживая с играющих большой процент в пользу хозяина заведения; обманывали и дурачили людей и другими способами и добивались того, что в кармане у рабочих не оставалось ни гроша. Рабочий, оставшийся без денег, вынужден был снова продаваться капиталисту и работать на него.

Бессмысленная и затянувшаяся империалистическая война все больше и больше ухудшала положение трудящихся. Много русских крестьян было угнано на фронт, и поэтому огромные площади земли оставались необработанными и заброшенными; с каждым днем все острее ощущался недостаток в продовольствии.

Нам в первое время случалось даже есть белый хлеб, а потом мы питались лишь черным, из муки грубого помола. Со временем и такой хлеб стал редкостью; цены на него день ото дня росли. В то же время капиталисты все больше и больше обирали рабочих. Например, за каждый комплект выдаваемой спецодежды они удерживали из зарплаты по восемь рублей. Жизнь рабочих становилась все труднее и труднее.

Постепенно мы начали осознавать, что капиталисты везде одинаковы, что русские буржуи ничуть не лучше китайских. К тому же мы, китайские рабочие, помимо эксплуатации, подвергались в России еще и национальному гнету. Так, проезд по железной дороге китайским рабочим разрешался только в вагонах четвертого класса. Служащие железнодорожных вокзалов выгоняли нас из залов ожидания второго класса. Во время работы то и дело происходили несчастные случаи, а судьба пострадавшего рабочего хозяев не трогала. Более того, его могли немедленно выпроводить за пределы страны. В общем, наша жизнь совершенно не гарантировалась.

Однако и простым русским людям жилось не лучше нашего. За время работы на станции Калино мы своими глазами наблюдали, как многих крестьян окрестных деревень насильно забирали в солдаты и с этой станции отправляли на фронт. Родители провожали своих сыновей, жены — мужей, подростки — старших братьев, девушки — женихов, парни — друзей. И все они безудержно плакали.

Однажды я был свидетелем трагических проводов на фронт. Рекруты и провожавшие их родственники не могли оторваться друг от друга. Приближалось время отправления эшелона. Когда поезд должен был тронуться, многие провожающие стали на рельсы перед паровозом; они громко плакали и что-то кричали. Тогда из помещения станции вышел большой отряд полицейских; они начали грубо стаскивать людей с железнодорожного пути и избивать их ременными плетками. Однако некоторые, наиболее упрямые, легли на рельсы и отказались уходить, заявив, что лучше умрут. Поднялся невообразимый гвалт. Тогда явился начальник станции. Он с важным видом прошел на перрон, стал перед паровозом и, взмахнув флажком, дал машинисту сигнал отправления. Раздался гудок паровоза, и эшелон тронулся. В этот момент послышался душераздирающий крик. Это две женщины были сбиты и тяжело ранены. Такую трагическую картину я наблюдал первый раз в жизни, и она вызвала у меня негодование.

Когда я возвратился к себе в барак и рассказал товарищам, что видел, все они взволновались и начали горячо обсуждать происшедшее. Один рабочий сказал: «В России тоже надо совершить такую революцию, какую провел у нас Сунь Ят-сен, и свергнуть самодержавие. И только тогда народ может свободно вздохнуть, обрести хорошую жизнь»[11].

Эти слова взволновали меня, и я подумал про себя: «Если в будущем в России действительно произойдет революция, непременно окажу ей посильную помощь».

Наступил 1917 год. Однажды в феврале или марте на станции Калино появилась толпа демонстрантов. Некоторые были вооружены топорами, косами, вилами и дубинками, другие несли плакаты с надписями: «Долой самодержавие!», «Свободу и хлеба народу!», «Долой кулаков-мироедов!». Эта демонстрация снова возбудила у меня горячее стремление принять участие в революции. Однако в то время я еще не видел великой силы народа и подумал про себя, что царские войска одним ударом подавят и разгонят демонстрантов, вооруженных таким примитивным оружием. И я испытывал глубокое беспокойство за судьбу этих людей.