Дубовый листок - страница 21

После объезда войск начался церемониальный марш во главе с цесаревичем, и в полдень все было уже кончено. Войско угощали обильной мясной пищей, дали повышенную порцию водки и каждому по рублю. Говорили, что Николай остался очень доволен парадом.

После полудня, когда отгремела музыка и солдаты разошлись по казармам, на площадь к Брюллевскому дворцу — зимней ставке цесаревича — поспешили конные егеря, чтобы взять под охрану царских герольдов[18].

Герольды выехали на белых конях с малиновыми бархатными седлами и раззолоченной сбруей, все, как один, в золотых парчовых далматиках[19], с двуглавыми орлами на спине и груди, в широкополых малиновых бархатных шляпах, украшенных перьями государственных цветов.

В сопровождении егерей, под начальством графа Красиньского, того самого, который в единственном лице голосовал на сенатском суде за казнь Северина Кшижановского,

герольды поехали по столице и в течение трех дней, высоко поднимая жезлы, увенчанные золотыми орлами, читали на всех площадях и перекрестках указ о предстоящем короновании Николая на польский престол и разбрасывали печатные листовки.

После парада, когда я стоял на плацу возле школы, меня подозвал Высоцкий и предупредил, что мои услуги понадобятся двенадцатого, в момент выхода императора из замка, и что в это утро я найду на своем столике в камере боевые патроны.

— Мишень — Нерон, — сказал он.

Как забилось мое сердце!.. Я хотел спросить у Высоцкого, что послужит сигналом, но в это время к нам подошел Вацек и сказал, что пана Высоцкого срочно вызывает сенатор Густав Малаховский.

Высоцкий удивился и сейчас же ушел, а вернулся только к вечеру и сильно не в духе. Я подошел к нему, но он почти раздраженно отмахнулся.

— Чуть не забыл… Иди сейчас с Вацеком в Королевский замок. Там найдете церемониймейстера. Он вас обучит всему, чему следует.

— А как же… — начал было я. — И Вацек тоже?..

— Все отменяется. Паны сенаторы изменили настроение. Забудь о том, что я тебе говорил. А Вацек здесь ни при чем. Это запомни.

Около двух месяцев я жил в постоянном напряжении. Я стал хладнокровным. Каждую минуту я мог бы убить цесаревича без малейшего волнения. Теперь, услышав слова Высоцкого, я страшно ослаб, и в то же время у меня появилось ощущение, словно с плеч свалилась гора…

Церемониймейстеру понадобились два миловидных молодых человека для дежурства у дверей зала сената, где будет коронация. Об этом сказал мне по дороге Вацек. Всегда-то он все знал.

— Почему выбрали именно нас? — спросил я. — Разве мы с тобой миловидны? Я вовсе не желаю называться миловидным. Так говорят о панночках и детях.

— Не дури, — отвечал Вацек. — Мы миловидны. Я не так уж давно начал бриться, а у тебя вместо усов еще по три пушинки. Если хочешь знать, я устроил все через тетку. Такие вещи, как коронация, случаются не каждый день. Неужели тебе не интересно ее увидеть?

Нельзя было не согласиться с такими доводами.

В течение трех дней мы добросовестно репетировали почетные роли без слов, а в день коронации чуть свет явились в замок. Там нас заставили надеть мокрые лосины и сушиться перед печкой, строго-настрого запретив садиться: на лосинах могли появиться морщины. Это была весьма неприятная процедура, но ради редкостного зрелища стоило перетерпеть.

В зал мы явились к девяти утра, когда император со свитой отправился в примыкавшую к замку греко-российскую церковь слушать обедню. В глубине колонного зала сената был приготовлен трон — два кресла на возвышении, под балдахином, украшенным гербами Польши с российским государственным гербом в середине. Мало того, на груди у российского орла был изображен польский белый орел. Я смотрел на эту эмблему с раздражением: наш орел выглядел как ничтожный цыпленок, прячущийся на груди у двуглавого исполина.

Посередине зала возвышался крест, а вдоль стен собирались группы сенаторов, нунциев[116], депутатов царства. Здесь были все выдающиеся граждане Польши. Наверху, на балконах, откуда струилось благоухание тонких духов, оказался целый цветник знатнейших женщин. На них указал мне, конечно, Вацек. Он был величайшим охотником до женского общества и постоянно хвастался победами на сердечном фронте. Он так и шарил по балконам веселыми глазами и точно спрашивал: «А ну, панны и пани, посмотрите-ка сюда! Нравлюсь ли я вам?»