Дубовый листок - страница 50
— Опять вы, пан Дениско?
— Простите, — отвечал тот. — У меня к вам еще один вопрос.
— Никаких вопросов! — воскликнул Хлопицкий, — Поезжайте домой и сидите тихо. И другим посоветуйте сделать то же. Я ведь сказал вам — Волынь, Подолия и Украина не могут быть возвращены Польше. И всем вашим бунтарям передайте: Хлопицкий на эту безумную затею не даст не только ружей, но и ни одной палки! Ясно? Я кончил!
Глубоко вздохнув, пан Дениско поклонился и вышел, а Хлопицкий достал из стола объемистый пакет, положил перед собой и обратился к Вылежиньскому:
— Пан — один из немногих, кто не участвовал в восстании…
— Как я мог участвовать, у меня нет правой руки! — нервно ответил Вылежиньский.
— Причины мне безразличны, пан подполковник, — миролюбиво продолжил Хлопицкий. — Скажу более: политические взгляды пана подполковника меня вовсе не интересуют. Важно, что пан подполковник не участвовал в восстании… У меня к пану подполковнику серьезное дело. Пану следует немедленно выехать в Санкт-Петербург с депешами к нашим представителям. Они ожидают инструкций.
— Изумлен, — сказал Вылежиньский. — Почему именно на мою долю выпадает такая миссия?! Откровенно говоря, я не хотел бы ехать. Опасно болен отец.
— Очень сочувствую пану подполковнику в том, что у него болен отец… Не беспокоил бы пана, если бы не заболела Отчизна. Бывают, пан подполковник, дни, когда приходится заниматься не тем, чем хочется. Я тоже сижу за этим столом против желания.
Вылежиньский молча наклонил голову. Хлопицкий продолжал:
— По-видимому, вам придется говорить с самим императором. Если так случится, прошу быть как можно почтительнее. Мы согласны на полный мир, только пусть нам отдадут конституцию… Наши представители в Санкт-Петербурге уже намекнули об этом императору. Вы на все вопросы отвечайте чистосердечно, ничего не скрывайте и помните: от вашего поведения в известной мере зависит благополучие Отчизны… Только бы избежать войны! Возвращение ваше обязательно, и постарайтесь вернуться как можно скорее.
Вылежиньский принял пакет и вышел. Хлопицкий повернулся ко мне:
— Теперь я тебя слушаю.
— Пан Гжегож, Валериан Лукасиньский уведен цесаревичем в Россию. Нельзя ли его освободить? Не сейчас. Я понимаю, сейчас это невозможно… Потом. Ну хотя бы в обмен на русских заложников… Такие у вас, наверное, есть или будут…
— С этим Лукасиньским мне не дают покоя, — сказал Хлопицкий. — Ты думаешь, первый пришел просить о нем? Здесь уже был на днях его брат, потом приезжала его сестра Тэкла.
А вчера у меня в ногах лежала панна Стрыеньская… Ну что я могу сделать? И главное, понимаешь ли, досадно — Лукасиньский, оказывается, сидел в волынских казармах. Никто об этом не знал, даже командиры волынского полка… Вот бы где можно было его освободить, когда они все ринулись в бельведер. Я сам за него болею, поверь!
— Но он к этому восстанию не имеет никакого отношения…
— Все знаю, все понимаю не хуже тебя. Константин его почему-то считает опаснейшим преступником. Я не могу сейчас даже заговаривать с Россией о Лукасиньском, чтобы не осложнить положение… Вот если попозже… Ты заходи ко мне домой. Поговорим….
Я вышел. В зале по-прежнему было много народу. Дениско стоял с каким-то партикулярным паном неподалеку от двери в кабинет Хлопицкого.
— Побродите пока по Варшаве, — говорил этот важный пан. — Перемены будут! При таком отношении к вопросу о забранных землях[120] и на военных диктаторов можно найти управу!
Дениско с изумлением посмотрел на пана, а тот добавил:
— Я говорю вам точно. Не для того же мы ставили Хлопицкого диктатором, чтобы он делал то, что нам не по вкусу!
«Ого!» — подумал я и быстро прошел, боясь, как бы меня не заподозрили в подслушивании чужих разговоров. Около выхода группа офицеров окружила подполковника Вылежиньского. Здесь я мог задержаться вполне откровенно. Разговаривали громко.
— Прошу пана Тадеуша при случае передать императору, что я тоже не желал революции, но вести себя откровенно не мог: солдаты были так возбуждены агитаторами!
Меня расстреляли бы… — говорил полковник Шембек.
— Позвольте, позвольте, — перебил его какой-то генерал. — Почему пан говорит только про себя? А мы? Вы должны, пан Вылежиньский, сказать императору, что старшие офицеры сторонились революции…