Дуэль в истории России - страница 42

По счастливому стечению обстоятельств участники дуэли избежали судебного преследования. 27 октября Якубович отправился в свой полк, а Грибоедов, залечив рану, вскоре убыл в Тегеран, куда был назначен секретарем русской миссии. Через шесть лет он поставит точку в своей комедии «Горе от ума».

На этот раз дуэльная пуля пощадила русскую литературу — Якубович долго служил на Кавказе, участвовал во многих сражениях, был ранен пулей в лоб, но выжил и с той поры не снимал с головы черной повязки. В Петербург он вернулся только в 1825 году, быстро вошел в круг дворянских заговорщиков и стал выдвигаться на первые роли. Он предлагал себя на роль убийцы императора Александра, он готов был арестовать всю царскую семью. Когда Александр внезапно умер в Таганроге, Якубович бушевал, крича, что у него из-под носа выхватили жертву. В самый же день 14 декабря он вдруг обвинил своих товарищей по тайному обществу в низких мотивах, в том, что они хотят разделить между собой домы и дворцы, выгодные должности и посты (опыт удавшихся революций говорит нам о том, что, быть может, он был не так уж и не прав).

Пушкин спрашивает в письме из Кишинева в Петербург от 3 декабря 1825 года Александра Бестужева-Марлинского: «Кстати: кто писал о горцах в «Пчеле»? Какая поэзия! Якубович ли, герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним был на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева. В нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы еще лучше». Меньше двух недель осталось до восстания, и Пушкин еще не может знать ни о самом восстании, ни о той не слишком приглядной роли, которую в день doсстания, да и после него будет исполнять Якубович, декабрист, в котором «много романтизма».

Мог ли Пушкин не набросать на бумаге портрет человека, про которого он так много думал и которого хотел сделать главным действующим лицом в «Романе на Кавказских водах» (кульминационные сцены ненаписанной повести предполагали похищение Якубовичем героини и дуэль с ее братом, который должен был Якубовича убить)? Разумеется, Пушкин его нарисует. Но сделает это через много лет. После поездки в Арзрум, по возвращении с Кавказа, он вспомнит беззаветного храбреца, его приключения, его простреленный чеченцами лоб. Пушкин изобразит и неукротимый взор, и черную повязку через лоб, и стоящие дыбом волосы.

А Грибоедов за эти годы исколесит Кавказ, Крым и Персию, просидит в Петербурге в Главном штабе 4 месяца под следствием по делу о декабристах, получит аттестат о непричастности к тайному обществу, сделает наброски к целому ряду драматических произведений, вновь отправится с дипломатической миссией на Кавказ, примет участие в осаде Эривани и в сражениях под крепостью Аббас-Абад.

На Кавказе он продолжит службу при Алексее Ермолове, а когда «смирителя Кавказа» Николай из-за подозрений в связях с декабристами уберет, — при сменившем его генерале Иване Паскевиче Персидская кампания позволит Грибоедову выявить блестящие военные способности. Своими советами главнокомандующему, которые осторожный Паскевич, понимая их тактическую тонкость и стратегический расчет, в итоге все-таки принимает, дипломат и писатель будет заметно влиять на ход военных событий. В частности, он настоял на движении войск к крепости Аббас-Абад, а затем к самой Эривани, определившем успех всей кампании. При этом Грибоедов сам частенько бывал на передовой. Иван Федорович Паскевич, человек добродушный, писал о нем его матери, приходившейся родной теткой жене Паскевича: «Наш слепой (намек на очки, которые близорукий Грибоедов никогда не снимал) совсем меня не слушается: разъезжает себе под пулями да и только».

Грибоедов любил утверждать, что власть человека над собой ограничена только физической невозможностью, во всем остальном человек волен перевоспитать себя. Он рассказывал друзьям, как он струсил, когда в первый раз очутился под ядрами, как ему стало стыдно и как он решил отучить себя от этого. «Я не хотел дрожать перед ядрами в виду смерти, и при первом случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов, и потом тихо поворотил лошадь и спокойно отъехал прочь. После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха — оно усилится и утвердится».