Духодар - страница 30

Ливень успокаиваться не собирался. Ему нравилось лить. Нравилось стучать по без того уже худым крышам, мочить старые сети и охотиться на тех, кто рискнет высунуть свой нос из дому.

За потоками воды с неба не видно было ни реку, ни дома. Шагать Револьду приходилось вслепую. Он вытянул перед собой руки и пытался нащупать склизкие стены лачуг, но они почему-то не попадались. Не хватало еще и заблудиться, подумал ученый. Вот уж славная тогда смерть будет. Так и запишут где-нибудь, что погиб от дождя… Хотя с такими каплями, можно написать, что захлебнулся.

Дождь, как оказалось, еще и не такие сюрпризы приготовил. Небольшие склоны на промысле быстро превратились в веселые грязевые горки. Револьд и оглянуться не успел, как отправился кататься. Впрочем, он чаще падал. И не удивительно: понять где низ, где верх было невозможно, какое уж тут равновесие? Так что не трудно представить, что Рев представлял из себя скорее землекопа, чем городского ученого. «Револьд меняет профессию», если можно так выразиться.

Впрочем, и прок в грязевых горках тоже был. Благодаря им Револьд, наконец, нашел ближайшую хижину. Правда, лбом. Он снова потерял равновесие и рухнул прямо на стену. Бедные хозяева, поди, перепугались. Но все обошлось: стена осталась цела.

Выбравшись на прибрежную тропинку, Револьд вздохнул с облегчением. Разглядеть что-нибудь здесь оказалось куда проще. Вон хижины в ряд стоят, а последняя, по-видимому, Гислина дом. Шагать к нему приходилось прямо через водный поток. То ли река разлилась, то ли дождевые ручьи огромные такие, кто их разберет. Вода порой доставала до колена, сбивала с ног и заставляла принимать ванну. Одно хорошо, что хотя бы теплую.

Вблизи дом старейшего жителя оказался еще хуже хижины старосты. Он покосился и вообще держался на честном слове. Заметно, что доски прогнили и просели. В таком доме даже находиться опасно, не то что жить. Видимо, у старика совсем не было сил поддерживать хозяйство, а помогать никто особо желанием не горел. Вот так к старикам на промысле относятся, что уж тут поделаешь.

В дверь постучать не удалось. От легкого прикосновения она со скрипом распахнулась вовнутрь и оттуда пахнуло затхлостью и плесенью. Комфорт буквально кричал из каждого угла. Единственную небольшую комнату освещала маленькая свеча возле проржавевшего котла. Скорчившись на грязной тахте, спал очень пожилой мужчина. Хотя сложно было себе представить, как здесь вообще можно находится дольше часа. До какой бедности порой доводит человека жизнь. И какими жестокими могут быть люди вокруг. Револьд задумался, как же мало ему удалось повидать жизнь до сих пор. И как много он понял, глядя на этого истощенного старика, забившегося в углу.

— Извините, — прошептал ученый и немного прокашлялся. Будить хозяина не хотелось, но не возвращаться же назад? По дороге Рев промок насквозь, а здесь хотя бы немного теплее, чем на улице, — не вы ли Гислин?

Старик медленно пошевелился на своем ложе, поднял голову и удивленно рассмотрел гостя.

— Давненько ко мне никто не захаживал, — покряхтывая произнес хозяин, — уж думал ждут не дождутся, когда врасту в тахту свою. Ей-ей, скоро так и случится, клянусь Долиной Дольменов. Но перво-наперво я стухну с голоду. Вот вы обрадуетесь, небось праздник даже устроите. А Гислина опять не пригласите. А чего его приглашать, он же мертвый…

— Уважаемый Гислин, — попытался перебить ворчание старика Рев, — я не из этих мест… Право слово, не знал, что вы так плохо живете. Варин ничего не сказал…

— Скажет он, как же! — еще пуще прежнего возмутился старик, — он и его братия только об одном и думают, как свое брюхо набить. Не о чем более их головы не болят. А ведь я их еще с малых лет учил сеть держать да веслом грести. Вот она — благодарность! — хозяин обвел руками свою лачугу, — живу и ни в чем себе не отказываю. Хорошо хоть не съели…

Револьда прошиб пот от неожиданности. Последняя фраза шокировала ученого. Он с трудом взял себя в руки и уточнил:

— Не съели? Я не уверен, что понял вас, Гислин.

Старик рассмеялся, но ненадолго, поскольку сразу захлебнулся в кашле. Да, с его здоровьем нельзя оставаться долго на сырости, а приходиться спать едва ли не на земле в прогнившей лачуге. Что ж, жизнь любит иронизировать.