Дурак [СИ] - страница 37
— Ты меня обманул! Ты обещал, что если я соберу эту штуку, ты не будешь дергаться слишком сильно! Просто будешь нести свою чушь! А если бы ты сдох!
— Но я бы не умер, Офелла!
— Я поверила тебе!
У нее взвинченный резкий голос и большие, голубые и злые глаза с острыми точками зрачков. Она бело-розовая, как хорошо раскрашенная кукла, и очень-очень милая, девочка с открытки, оттого еще более странно видеть ее в такой ярости.
— Если бы ты только предупредил, что будешь творить что-то подобное, что ты…
— Что я готов на все ради искусства? — спрашивает Юстиниан с гордостью, и в его тщеславное лицо летит еще одна шоколадка.
Мы все смотрим на происходящее, как на еще один виток представления, такой же ненастоящий и далекий от жизни, как все предыдущее, и Офелла это понимает. Шоколадка летит в меня, но я успеваю пригнуться.
— О, — говорит Ниса, поймав ее. — Спасибо!
— Пошли вон отсюда! Это медицинский кабинет, здесь больной!
Она не выдерживает и добавляет:
— На голову больной человек!
— Я его лучший друг, — говорю я. — Потому что других друзей у него нет.
— Толпа ревет? — спрашивает Юстиниан.
— От омерзения, — говорит Мессала. — Я полагаю, кое-кто из них сейчас спустится на первый этаж, покупать себе новую одежду. Ты способствуешь развитию общества потребления, мой дорогой ультралевый братец.
Юстиниан только потягивается до хруста костей, говорит:
— Тяжело было простоять в одной позе четыре часа, но и это не предел для того, кто создан повергать в прах традиционные методы осмысления социальной действительности! Одежду мне! Артист замерз!
В лицо ему летят рубашка и брюки, Офелла явно не из тех, кому становится легче, если выпустить пар. Юстиниан берет одну из шоколадок, разворачивает, с аппетитом кусает.
— О, я прямо чувствую, как происходит кроветворение!
Он не спешит одеваться, ест шоколад и болтает ногой, его блуждающий, вечно блестящий взгляд находит меня.
— Марциан, о, я так счастлив, что ты решил посмотреть на мое выступление!
Если честно, я надеялся, что когда мы с Нисой придем, он будет делать что-нибудь менее ужасное, к примеру, лежать на ледяных блоках, пока сверху на него капает раскаленный воск. Даже то, что я думаю о таком как о чем-то менее ужасном уже характеризует деятельность Юстиниана.
— Скажи мне, я потрясающе справился? Восприятие искусства и его целительная сила могут помочь даже людям вроде тебя, захваченным автоматизацией мышления.
Прежде, чем я успеваю что-нибудь сказать, Юстиниан переключается на Нису.
— О, прелестное создание, неужели я так впечатлил тебя, что ты решила проверить, все ли со мной в порядке?
Ниса говорит:
— Нет.
И только чуть погодя добавляет:
— Я здесь с Марцианом. Он говорит, что ты художник. Но пока я поняла только то, что ты — голый.
— И изрядно оздоровившийся. Моя гениальная подруга Офелла буквально из мусора собрала мне аппарат для плазмафереза! Полагаю, токсины покинули мой организм.
— Как и некоторое количество крови, — говорит Регина. — Мы до последнего надеялись, что ты умрешь, поэтому и пришли сюда.
— Да, мы отказываемся ходить на твои перфомансы, где нет риска для жизни.
— Если риска для жизни нет, это уже и не совсем перфоманс, особенно для того, кто само свое тело представляет объектом искусства, — тянет Юстиниан. Он не спеша, тоже словно бы под взглядом камеры, начинает одеваться.
— И, кстати, я тебе не подруга! — говорит Офелла. — По крайней мере, теперь!
— Жаль терять кого-то столь гениального! Не переживай, Офелла, я за все заплачу!
Но Офелла его не слушает, она выходит из кабинета, затем возвращается, чтобы запереть шкаф, с лязгом захлопывает дверцы, проворачивает ключ, и так же зло уходит. А Юстиниан продолжает говорить, словно ничего не произошло.
— Рассредоточение восприятия, распад, изощренная и извращенная чувственность, и отсутствие смысла, не-смысл, должны стать приметами времени! Пустота! Наше общество, это полая внутри стекляшка, мы можем смотреть только на блеск, потому что в ней нет ни единой дыры, чтобы заполнить ее чем-либо, и ее нельзя создать, потому что это будет разрушением объекта!
— У него опять шизофазия, — говорит Регина.