Дурман - страница 32

— А есть хочешь? Придешь к нам?

— Нет, не хочется.

— A-а, хочешь, хочешь, только сердишься!

— Ну что ты, сынок!

— Сердишься, сердишься!

— Да кто тебе сказал?

— Бабушка. Она дяде говорит: „И ты надулся, как невестка“.

— А он что?

— Ничего. Он все молчит.

Тошка поняла: и там что-то происходит. Старая постоянно, как нахохлившаяся квочка, на сына накидывалась, покоя ему не давала. Может, женить его задумала? Заведет в доме еще одну невестку и напустятся вдвоем на нее. А вдруг молодуха хорошим человеком окажется?.. Ох, если бы так! — вздохнула Тошка. Но она не могла поверить такому счастью. Ведь и Иван смотрит на нее, как бык на красную тряпку.

— Мама, я спать хочу, — тронул ее за руку Пете.

Она поднялась.

— Сейчас, сынок, сейчас…

Потом она долго ворочалась с боку на бок в постели, думая думы тяжкие. Нет, надо жить! Надо жить за Минчо, ради Пете. Она будет работать и растить сына. Он станет большим, люди будут уважать его, а девчата сохнуть по нем. Она ни в чем не станет ему перечить, жить будет да радоваться. А надо будет, чем может — тем поможет. Все пройдет, все обойдется. А старая и ее обиды забудутся, как дурной сон. Вот тогда Ивану будет стыдно. Но Тошка все ему простит, ни словечка обидного не скажет. Только бы свекровь дожила до этого. Сама увидит, как Тошка умеет добром платить за зло. Как за ребенком будет за ней ухаживать. Как за матерью Минчо.

Тошка дала себе слово никому не жаловаться на свою злую участь, но жить со свекровью стало совсем невмоготу.

Что ни слово, то жалит, как гадюка, что ни взгляд — леденит кровь… Сначала Тошка решила собрать свои пожитки и перебраться к тетке Геле. И там не сладко, но все же лучше, чем здесь. Но, подумав, отказалась. Явится туда с малолетним сыном, в эту тесную комнатенку, тетка потерпит, потерпит для приличия, а потом и она станет коситься. Тошке ли не знать, что это за птица!

А если отделиться на особицу, куда-нибудь на другой край? Но куда? Да разве там оставят ее в покое? Старая ведьма и там ее найдет, сплетнями да пересудами замучит. А как по деревне молва пойдет — людям только дай языки почесать…

Надо к Димо идти. Все ему рассказать, пусть он с ними поговорит. И сора из избы не вынесут, никто ни о чем не узнает. Старой и это против шерсти будет, но вины тут Тошкиной нет.

Однажды Димо проходил мимо и зашел к ним. Свекровь на гумне коноплю чесала. Тошка позвала его за дом, под навес, и всю боль свою выплакала. Начала она вроде спокойно, ровно, как по книге читала, а потом слезы задушили ее, она беспомощно хватала ртом воздух и терялась в мыслях. Димо молча слушал, но по всему было видно, что ему не по себе.

— Я однажды с ним уже разговаривал, — наконец начал он, резко мотнув головой. Тошка смотрела на него во все глаза: — С кем ты разговаривал? Когда?

— С Иваном. Не так давно.

— Обо мне говорил?

— О ком же еще? Слухами земля полнится…

— Какими слухами? Что же это, господи…

— Пустые слухи, болтовня пустая. Будто у вас со свекровью нелады… Тетка твоя Тела язык распустила… А жене вроде бы Кина Бунарджийкина сказала.

Тошка побледнела, губы задрожали. — Димо, родненький, — взмолилась она, — да я же никому об этом ни словечка не сказала… Ни одному человеку… вот только тебе… только сейчас.

И вдруг вспомнила, как плакала перед теткой Гелой. Вот, значит, откуда все пошло. Теперь Тошке стало ясно, почему Иван и свекровь косо на нее смотрят… „Тетка! Это все тетка!.. — билось у нее в голове, — это от нее все…“

— Ивана я крепко проберу за это, — пообещал Димо. — Тогда я спросил, правда ли то, о чем люди говорят, а он: мать, дескать, дуется, а почему, на что, понять не могу.

— Это он правду тебе сказал… только мать его… А он хоть и молчит, а все равно, что и он против меня. Меня словно не видит, будто я место пустое, а так ничего…

Тошка пыталась как-то смягчить положение, оправдать Ивана, боясь, что Димо чересчур резко возьмется за него. Да ведь и она сама знала, что все дело в свекрови.

— Он не скотина бессловесная, а мужик в доме, и с ним должны считаться! — строго глянул на нее Димо.

— Только вот что, Димо, — робко начала Тошка, — пусть весь этот разговор между нами останется… не говори никому… — Она хотела добавить: „И Веле не говори“, но запнулась, совсем растерявшись, и смолкла.