Дурман - страница 42

Вот и теперь ему хотелось, чтобы было все по-старому: чтобы снова шутили, чтобы невесту ему подыскивали. Но Тошка молчала. Да чего же он от нее-то хочет, когда сам — немтырь немтырем, слова ей не скажет, а старая так и караулит, чтобы, как иголкой, кольнуть. Иван же сам первый дуться начал, сам перестал с ней разговаривать, только злобные взгляды кидал. Да если бы и хотел с ней по-прежнему держаться, все равно ничего бы не вышло: засела заноза ему глубоко в сердце, и не мог он сладить со своими мыслями. Пройдет Тошка по селу — ей вдогонку шепоточки да насмешки, маслеными глазами ей по спине шарят, заигрывают по-мужицки нахально. Вдовушка, дескать, с ней можно… Так уж спокон веку заведено: молодая да красивая вдова — каждый с ней поиграть не прочь. Иван злился, но и сам поддавался общему настроению, и он не мог иногда глаз оторвать от ее стройной, гибкой фигуры, как магнитом притягивали ее крепкие ноги. Каждое движение ее тела гулом отдавалось в голове, в глазах темнело, даже дрожь пробирала… Иван готов был сам себя проклясть, силился не думать об этом, от стыда не знал, куда деться, но невольно, как подсолнух за солнцем, поворачивал голову за ней, не отрываясь взглядом от ее движений, стиснув зубы и хищно прищурив глаза. При посторонних было легче, но стоило им остаться вдвоем, он боялся поднять на нее глаза, ему казалось, она все сразу поймет, прочтет его гнусные желания и с отвращением плюнет в лицо… Теперь он уже и сам не знал, почему с ней молчит: из-за дележа земли или из-за этих темных желаний.

Как-то старая послала их в поле. „Иван, — говорит, — сходите, соберите хлопок, который остался…“

Иван пошел за Тошкой, стараясь владеть собой и ничем себя не выдать:

— Возьми немного хлеба, мама за хлопком нас посылает, — но не выдержал, и голос предательски задрожал.

— А что еще взять? Мешок или сумки? — спросила Тошка.

— Мешок возьми.

Когда они, нагруженные всем необходимым, вышли за околицу, Иван решился заговорить с Тошкой. Но о чем? Все в душе сгорело. Где нужное слово отыскать? Но даже если найдет, — голос все равно выдаст. По хозяйству, вроде, и говорить нечего, про посиделки да танцы по вечерам — совсем ни к чему — душу воротит, как подумает об этом, — ну, а дела общественные… так и сам от них отошел.

Иван шел по пыльной дороге. Перед ним горизонт все удалялся и удалялся, тонул в трепетном мареве. Кругом по серым холмам — ни души, ни звука. Изредка где-нибудь перед глазами встанет заблудившаяся скотина или фигурка одинокого пахаря. Небо чистое, ясное, только над Дыбачето плыли два белых и густых, как сметана, облака. Умолк шум полевых работ, над полями повисла тишина. Кукурузные стебли одиноко торчали по опустевшим нивам, обглоданные скотом. Только на холме напротив, невысоком и вытянутом, зеленели пятна виноградников. Но и там было пусто, хотя лилась от них какая-то радость успокоения, она будто витала над выезженной, спекшейся землей. Виноградные кусты, как уставшие от работы люди, вроде бы присели на минутку, неся в руках янтарные гроздья, а они светятся медом осенней благодати. Вокруг них деловито жужжали пчелы, а злые осы яростно налетали на виноград, впиваясь своими жалами в сладкую мякоть, высасывали сок и взметались ввысь в поисках новой добычи, как ненасытные хищники. Галки спускались на вершины персиков и черешен, воровато вертели головами и камнем падали вниз. Шумные воробьи тучами носились в небе, галдели, как оглашенные…

Тошка тоже смотрела на виноградник, ища глазами зеленый кусочек поля с развесистым абрикосом посередине. А, вот он! Там, где начинается роща у Кукуряка. Они прикрыла веки, и прошлое, недолгие дни ее счастливого прошлого встали перед глазами. Они вдвоем с Минчо часто ходили туда. После работы в поле они поднимались к винограднику, к этому абрикосу. Под деревом, бывало, сядут рядом: глаза в глаза, рука в руке, словно впервые наедине, как юные влюбленные, целовались, тесно прижавшись друг к другу, долго и ненасытно. Его сильные руки словно несли ее куда-то, ослабевшую, таявшую от любви и счастья. В забытьи она шептала горящими от страсти губами: „Минчо! Родненький…“ Он нежно и крепко держал ее в объятиях, и плыла, плыла она по волнам, задыхаясь от счастья…