Дурные деньги - страница 7

— Спокойной ночи, сынок, спи себе…

Самому Степану было не до сна. Сначала он долго и напряженно прислушивался к дыханию мальчика, пытаясь определить, заснул он или нет. Потом ему захотелось поглядеть на него, спящего. Стараясь не скрипеть половицами, он подошел к кроватке и застыл около нее. Мальчик дышал спокойно и ровно, как дышит человек, который заснул глубоко и надолго. Степан осторожно протянул руку и, едва касаясь волос, погладил Алешку по голове. Чувство, которое он испытал при этом, было сходно с чувством жалости, возникавшим у него при виде беззащитных, нуждающихся в помощи существ. И все же это было новое чувство, оно обволокло сердце и мягко, безбольно сдавило его.

— Спи, сынок, — чуть слышно произнес Степан и тихонько отошел от кроватки, лег на свое место.

Он долго не мог заснуть. Забылся только в самую глухую пору, но стоило ему провалиться в бездну сна, как что-то выбросило его оттуда, словно из темной глубины на поверхность, и он снова ощутил под собой жесткую надежность пола. Приподнявшись на руке, он попытался разглядеть нужное ему, но темнота была слишком плотной, пришлось снова встать на ноги и, ничего не видя, красться по комнате, страшась задеть стул или преждевременно наткнуться на кроватку.

За короткую майскую ночь Степан вставал несколько раз. Мальчик спал крепко, как спит очень усталый человек. Сны его, видимо, не беспокоили, дышал он по-прежнему ровно и спокойно. «Пусть спит, утро вечера мудренее», — думал Степан, а рука сама тянулась поправить одеяло.

Мало-помалу, размывая темноту ночи, вставал рассвет. Степан открыл глаза и больше уже не пытался заснуть. Прислушиваясь в тишине к дыханию мальчика, он думал о нем со страхом и неясной еще надеждой. Вот он проснется — каким будет его первое слово, первое желание? Или, может быть, никаких желаний не будет? Безразличие пугало Степана больше всего. Тревожила его и будущая судьба Алешки. Ребенок еще, а уже круглый сирота. Ни матери, ни отца, ни дедушки с бабушкой — никого. Тетя есть где-то, но вот не едет она, не дает о себе знать. Да и как ему будет у тети этой? Вдруг и в самом деле она злая и жадная? Беда тогда, пропадет мальчишка, чужим будет, немилым. Степан представил, как обижают ребенка, увидел слезы на его глазах — нет, лучше об этом не думать.

С каждой минутой все больше света вливалось в окна, но все в природе еще спало. Слышно было, как жучок точил дерево, как что-то за окнами упало на широкую ладонь лопуха. Прошуршала в подпечье мышь, завозились в гнезде под застрехой ласточки. И вдруг почти разом, друг за другом, грянули петухи. Ослепительными вспышками пронзила устоявшуюся тишину залихватская петушиная музыка. И вот засветился от нее дальний небосклон — сначала робким, зеленым светом, потом латунным и, наконец, румяно-белым. Чирикнула, не вылетая из гнезда, птичка и смолкла, выжидая: а вдруг рано еще? Ей ответила другая — уже смелее. Высунул голову из скворечника скворец и тихо, удивленно свистнул. Птичье население раньше других встречало рассвет.

Ни на другой, ни на третий день тетя из города не приехала. Алешка ни на шаг не отходил от Степана, как будто боялся потерять его. Степана это и радовало, и тревожило. Радовала доверчивая привязанность мальчика, тревожило его упорное нежелание встречаться со сверстниками, деревенскими ребятишками. Они, пробегая мимо, звали Алешку гулять, но тот не хотел с ними даже разговаривать.

Степан мягко, ненавязчиво внушал ему:

— А ты, сынок, погулял бы с ними, они от души тебя приглашают.

Алешка брал Степана за руку и тянул в избу или в огород.

— Я, дедушка, с тобой…

— Ну, ну, — соглашался Степан и шел туда, куда звал его мальчик.

Однажды они вышли за гумна и незаметно для себя попали на старую, полузаросшую травой дорогу.

— Дедушка, куда ведет эта дорога? — спросил Алешка.

— Эта? — переспросил Степан. — Когда-то по ней на мельницу ездили. Вон видишь лес? Она в него сворачивает. Сейчас ведь по ней редко ездят — за дровами, за сеном когда. А раньше здесь частенько ездили — на мельницу всем надо было.

— А что она молола, дедушка?