Душа бессмертна - страница 15

пел Африха, останавливаясь посередине летней избы, и гармонист вновь широко раздвигал мехи гармони, и вновь шел Африха по полу, останавливаясь и чуть притопывая, снова пел:

Переплясал Африха уже со всеми: с отцом, с Агнейкой, с липинскими ребятами. Только Костя не выходил на круг. Он стоял у косяка, не снимая кепки и стыдясь остриженных волос.

Народу набралось много. Сквозь звуки гармони и частушки слышались разговоры и смех, и все это сливалось в один праздничный гул, и кто-то в этом гуле уже заводил столбушку, потом другую.

В кути, за печью, за переборкой в темноте поставлены были скамейки и табуретки, занавешенные одеялами. Люба видела, как Африха с Агнейкой завели еще одну столбушку, в самом темном и тихом месте. Они пошушукались для виду, и вскоре Африха вышел на свет, подошел к Косте, шепнул ему что-то на ухо. Костя боком прошел в темноту. Люба знала, что сейчас, через недолго выйдет Агнейка и велит идти туда, к нему, и тогда будет то счастье, которого так долго ждала Люба, о каком думала всегда и жила для него.

Минут через пять вышла Агнейка. Ласково поглядела на подружку и глазами показала на то место, где ждал Костя. Люба, как во сне, прошла туда, присела на стул. Костя нежно и смело поймал ее горячую руку.

Где-то на свету снова плясал Афришка:

Наутро выпал снег. Его первородная чистота была похожа на Любину любовь: ни одного пятнышка, ни одной соринки не заметишь на белой крыше Африхиного дома, на улице и везде, куда ни посмотришь.

И вот по этому снегу зачернели вдруг две глубокие колеи от колес. Они протянулись от Африхиного крыльца в отвод, потом в поле и затерялись в холодных притихших окрестностях, затерялись на три долгих года.

Если бы только на три!

Агнейка и Люба стояли на крыльце и смотрели в поле. Прижавшись друг к дружке, они молчали, думали об одном и том же.

— Пойдем, Любушка…

Агнейка, не осушая своих слез, вытерла платочком побелевшее Любино лицо, смахнула с ее лба прядку от косы.

В прядке крохотными бисеринками поблескивали тающие снежинки.

На заре в крохотную, срубленную из неокоренных сосен избушку проникла утренняя влага. Андрей Леонтьевич пробудился и закашлял. Надо было закурить, а табак еще с вечера весь кончился.

Лесник босиком вышел на волю. В сумеречном лесу уже насвистывали ранние птахи, но было тихо. Заря за лесом была еще не видна, но чувствовалась все больше, и он вернулся в избушку, обул сапоги, надел фуражку.

Когда с ружьем и сумкой он шел к лесному озеру, рассвело взаправду, прошелестел верховой ветер. Ссохшиеся за ночь сапоги сразу размякли от росы, и Андрей Леонтьевич подумал о том; что сегодня надо добраться до дому: и то уж две ночи ночевал в лесу, обошел всю заозерную дачу.

Лодка-долбленка с веслом была на месте. Андрей Леонтьевич легко столкнул ее в озеро, плеснул на лицо озерной воды и взял весло. «Ах, благодать какая!» — подумал он, кряхтя и загребая воду то с одной, то с другой стороны. Вода от весла закручивалась воронками, и они долго крутились, отставая от лодки.

Солнце быстро поднималось над потусторонним лесом, и в сизой озерной дымке далеко-далеко кричали гагары. Они звучно ныряли в воду, и плеск воды от этих ныряний слышался как будто совсем рядом. Вода была так ровна и зеркально-бела, что, казалось, ступай вот сейчас на нее и иди в любую сторону. Высокие прибрежные хвощи застыли, отражаясь, низкая лента тумана быстро таяла вдалеке, и бело-стальной цвет воды быстро менялся на светло-фиолетовый, но вот первая рябь широкой голубой полосой прошла по озеру, и на глуби заиграла рыба, а это значило, что утро кончилось и начался день.

Направляясь к устью протоки, Андрей Леонтьевич бесшумно ехал вдоль берега. Вдруг весло в руках лесника замерло на весу. Лодка продолжала двигаться, и в тишине капли с весла громко шлепали в озеро. Метрах в полуторастах от Андрея Леонтьевича, на мысу, стоял громадный лось. Царственно вскинув горбоносую с тяжелыми рогами голову, он глядел на озеро. Леснику показалось даже, что он видит, как шевелятся нежные большие ноздри животного.