Душа Николаса Снайдерса, или Скряга из Саардама - страница 4

Николас, должно быть, уснул перед камином. Когда он открыл глаза, уже брезжил рассвет. Он озяб, закоченел, был голоден и очень сердит. Почему Христина не разбудила его и не дала ему поужинать? Уж не подумала ли она, что он решил провести ночь на деревянном стуле? Вот идиотка. Он пойдет наверх и скажет ей через дверь все, что он думает о ней.

Путь наверх; лежал через кухню. К его удивлению, там сидела Христина и спала перед погасшим очагом.

— Честное слово, — пробормотал Николас, — в этом доме, кажется, не знают, для чего служат постели.

«Но ведь это не Христина», — подумал Николас. У Христины был вид испуганного кролика, и это всегда раздражало его. А у этой девушки даже во сне было дерзкое выражение — восхитительно дерзкое. Кроме того, девушка была красива — дивно красива. Право, такой красивой девушки Николас еще не видал. Почему, когда Николас был молод, девушки были совсем другие? Внезапная горечь охватила Николаса; будто он только сейчас понял, что много лет тому назад был ограблен и даже не знал об этом.

Девочка, вероятно, озябла. Николас принес подбитое мехом одеяло и укутал ее.

Что-то такое надо было еще сделать… Мысль об этом пришла ему в голову в то время, когда он покрывал ее плечи одеялом — осторожно, чтобы не обеспокоить ее, — да, что-то надо было сделать, вот только если бы он мог догадаться, что именно? Губы девушки были полуоткрыты. Казалось, она просила его сделать это или, может быть, умоляла не делать. Николас не был уверен. Много раз он отходил и много раз снова подкрадывался к месту, где она сидя спала с таким восхитительно дерзким выражением на лице, с полуоткрытыми губами. Но чего она хотела или чего хотел он сам, — Николас не мог догадаться.

Может быть, Христина ему поможет. Может быть, Христина знает, кто эта девушка и как она попала сюда. Николас поднялся по лестнице, проклиная скрипучие ступеньки.

Дверь у Христины была открыта. В комнате никого не было; постель не смята. Николас спустился обратно по скрипучим ступенькам.

Девушка все еще спала. Не сама ли это Христина? Николас стал всматриваться в каждую черту красивого лица. Нет, он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь видел эту девушку. Но на шее у нее — Николас раньше этого не заметил — висел медальон Христины, и то поднимался, то опускался от дыхания спящей. Николас знал этот медальон. Это была единственная вещь ее матери, которую Христина отказалась ему отдать. Единственная вещь, из-за которой она спорила с ним. Она никогда не рассталась бы с этим медальоном. Очевидно, это — сама Христина. Но что случилось с ней?

Или с ним самим? Вдруг он вспомнил. Странный разносчик! Сцена с Яном! Но ведь все это он видел во сне? Однако на заваленной бумагами конторке все еще стояла и серебряная фляжка разносчика и два стакана.

Николас попытался думать, но в голове у него все путалось. Солнечный луч, пробравшись через окно, пересек пыльную комнату. Николас вспомнил, что никогда не видал солнца. Невольно он протянул к нему руки и страшно огорчился, когда оно исчезло, оставив лишь слабый сероватый свет. Он снял ржавые засовы и распахнул большую дверь. Перед ним лежал странный мир, новый мир света и теней, которые влекли его своей красотой, — мир тихих, нежных голосов, которые звали его. И опять им овладело горькое чувство, что он был когда-то ограблен.

— Я мог бы быть так счастлив все эти годы, — ворчал про себя старый Николас. — Вот такой маленький городок я мог бы любить — красивый, тихий, уютный. У меня могли бы быть друзья, старые приятели; у меня могли бы быть дети…

Видение спящей Христины предстало перед его глазами. Она пришла к нему ребенком, не чувствуя к нему ничего, кроме благодарности. Будь у него глаза, которыми он мог бы видеть ее, все было бы по-другому.

Но разве теперь слишком поздно? Ведь он не стар — не так уж стар. Для него началась новая жизнь. Она все еще любит Яна, но такого Яна, каким он был вчера. В будущем каждое слово и дело Яна будет вдохновляться злой душой, той, которая была душой Николаса Снайдерса, — это Николас Снайдерс помнит хорошо. Может ли какая-нибудь женщина полюбить эту душу, в каком бы красивом теле она ни была заключена?