Душеспасительная беседа - страница 21
Женщина перевела свой взгляд со стены на мужа и горько усмехнулась.
— Не надо так говорить… потому что я сейчас разревусь и наговорю тебе много лишнего! Мы с тобой совершили предательство! Какое уж тут нравоучение!
Каюрин развел руками, стал возражать, но женщина перебила его:
— Она так доверяла мне, так была благодарна за своих детей. А мы… испугались бытовых трудностей! Как это мелко!..
— Но ты же сама говорила, что мы не можем…
— Мало ли что я говорила! Ты должен был поправить меня, проявить характер…
— Ну конечно, муж всегда и во всем оказывается виноватым!..
— Никогда себе этого не прощу! Никогда!..
Она поднялась и бурно вышла из комнаты.
Потом Каюрин звонил в питомник Алексею Ивановичу, спрашивал, как живется Пальме, и Алексей Иванович сказал, что собака поселена в десятиметровом вольере, получает паек и будет заниматься своим прямым делом — рожать породистых щенков для почетной и трудной розыскной собачьей службы.
Так что все на самом деле кончилось, казалось бы, хорошо. Но поехать в питомник и навестить Пальму Каюрины так и не смогли. Боялись прочитать укор в ее глазах. До сих пор, — а прошло уже немало времени, — они не могут забыть Пальму и боль позднего сожаления не покидает их.
Прикосновение крыла
Вошла пожилая секретарша Мария Сергеевна и, как всегда, остановилась в дверях — ожидая, когда Георгий Николаевич сам спросит о цели ее неурочного появления здесь, в этом обширном министерском святилище.
Георгий Николаевич продолжал перебирать бумаги в папке «На подпись». Наконец он поднял крупную, красиво седеющую голову, снял очки.
— Что там у вас?
— Георгий Николаевич, вас очень просит принять ее инженер Солонцева Вера Павловна из Кременского комбината. У нее письмо от директора комбината Пронина для вас.
Скрывая раздражение, Георгий Николаевич надел очки, взял из папки очередную бумагу и сказал:
— Объясните ей, что существует определенный порядок приема, определенные дни и часы. Через час я должен быть у Сергея Ивановича, а я еще с почтой не разобрался. Сейчас я не могу ее принять.
Секретарша не уходила. Больше того, она — что было уже совсем странно! — сказала просительно:
— Она говорит… всего на несколько минут, Георгий Николаевич!
Не улыбка, а как бы тень ее проскользнула по блеклому лицу секретарши, и, заметив эту быструю тень, Георгий Николаевич смягчился:
— Хорошо, пусть зайдет!
Бывают люди-будни, они, может быть, и хорошие, и наделены многими человеческими достоинствами и добродетелями, но они во всем облике несут скуку и тягости жизни — ее изнанку. И бывают люди-праздники. В кабинет Георгия Николаевича вошел праздник.
Вера Павловна Солонцева оказалась молодой женщиной, кареглазой блондинкой, еще не утратившей прелестной таинственности девического очарования. В чертах ее живого лица с ямочками на щеках придирчивый критик легко мог бы обнаружить отступление от холодных скульптурных правильностей классических образцов женской красоты, но свежие и яркие краски этого лица, золото волос естественных, теплых, глубоких тонов, лежавших локонами на ее плечах, изящная, крепкая фигурка — все это делало инженера Солонцеву такой женщиной, о которой говорят: глаз не оторвешь!
Чуть привстав с кресла, Георгий Николаевич пожал ее маленькую, сильную — так ему показалось — руку, сказал любезно:
— Садитесь, Вера…
— Павловна! — подсказала Солонцева. Улыбаясь, она достала из сумочки запечатанный конверт, положила на стол. — Клавдий Михайлович просил меня лично передать вам это письмо.
— Тут что-нибудь о вас?
— Нет! Что вы!
— Ладно! — сказал Георгий Николаевич. — Тогда позже прочтем. Ну как там у вас Клавдий Михайлович управляется? Он ведь мой старый институтский дружок!
— Вы должны знать, Георгий Николаевич, Кременский комбинат свое знамя держит крепко, и в этом немалая заслуга Клавдия Михайловича! — сказала Солонцева с гордостью. И то, что в этой газетной фразе прозвучала наивная, девчоночья гордость, понравилось Георгию Николаевичу.
— Вы сами-то где там работаете? Неужели в цехе?
— В лаборатории. Я очень люблю наш комбинат, Георгий Николаевич!
— Какое же дело у вас ко мне?