Два года счастья. Том 1 (СИ) - страница 6

Наступил период вступительных экзаменов, который не был для Ивана трудным. Он как бы чувствовал, что вся его последующая жизнь будет сплошной сдачей экзаменов. Все прошло успешно. Баллов было набрано достаточно. Ознакомившись с его экзаменационным листом, один преподаватель системы очных курсов поздравил своего слушателя с успехом: — Молодец! Скоро встретимся в институтской аудитории!

И опять была эйфория, и опять случился провал.

Все повторилось. В списках поступивших Зайцева не было. Декан с немецким именем и украинской фамилией повторил едва ли не те же самые фразы, которые Ивану уже довелось услышать в Москве. И лишь один убеленный сединами преподаватель института, отозвав обескураженного молодого человека в коридор, откровенно сказал: — Сынок, я знаю, что ты честно и добросовестно сдал все экзамены, но поверь, кто-то очень не хочет, чтобы ты имел образование. Запомни: жаловаться и искать правду у нас бесполезно! Послужи лучше в армии, а там проявишь себя хорошо — и все будет в порядке!

Иван на всю жизнь запомнил эти слова. Хотя трудно было поверить, что случившееся не сон, что зря, впустую, были затрачены лучшие годы юности. Уезжал он домой в состоянии какого-то отупения, с расстроенными чувствами и полным безразличием к чему бы то ни было. Дома же его ждала повестка в армию или «путевка в жизнь».

Г Л А В А  3

С У Д Ь Б А

Поезд дальнего следования вез призывников на действительную военную службу. Ничего необычного не происходило. Простые пассажирские вагоны. Молодые парни в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, одетые в гражданскую одежду, сопровождаемые едва ли не десятком офицеров и сержантов, сидели как обычные пассажиры, хотя любому постороннему человеку было ясно, что везут призывников. Несмотря на галдеж и кажущуюся веселость ребят, достаточно было глянуть на их глаза, чтобы понять всю эту показную браваду: в душах царили смятение и страх! Эти чувства подогревались сопровождавшими.

Так, один сержант, к месту и не к месту, употреблял фразу: — Мы все сделаем, чтобы для вас служба медом не казалась!

Другой беспрерывно бубнил: — Есть! Так точно! Никак нет! (Иван даже в начале усомнился в его психическом здоровье). Постепенно атмосфера начала сгущаться. Чем ближе подъезжал поезд к конечной станции, тем активней становились сопровождавшие. Они медленно (но верно!) превращались из приветливых наставников в хозяев над плотью и кровью многочисленных «гавриков». У них стали появляться фразы: — Молчать, салабон! Что, на полы захотели? Измордуем нарядами!

Будущие воины заискивали перед командирами и старослужащими, приглашали разделить трапезу, одним словом, «шестерили».

Гордо рассевшись среди сопливой молодежи, опытные воины учили их «жизни», рассказывали о характерных для воинской службы моментах, отражавших их чаяния. В общем, смысл поучений сводился к следующему. Вот, бывают, дескать, такие непокорные молодые солдаты, которые не уважают старослужащих воинов, нарушают общепринятый порядок. Жизнь для них, в этом случае — сплошное страдание (следовало перечисление всех тяжких испытаний). А те молодые, но разумные воины, которые уважают старших товарищей (по мере приближения к части, слово «товарищи», по отношению к старослужащим, стало исчезать), пользуются всеми земными благами.

В процессе назиданий слышны были и услужливые голоса призывников (как правило, самых активных и смелых): — Возьмите сальца, товарищ сержант! Не хотите ли газировочки, товарищ лейтенант? Вот этот кусочек возьмите! Садитесь сюда, сейчас я пыль сотру!

Таким образом будущие воины уже входили во вкус героической повседневной солдатской жизни.

Иван же сидел и молчал. С детства не любил он эти проявления подобострастия и всегда скверно себя чувствовал в обстановке «всенародного вдохновения и подъема». Он искренне все это презирал, старался во всем иметь свое мнение и не очень-то верил в рассказы «стариков». Конечно, он знал, что хорошая жизнь его не ждет, и прекрасно понимал, что если люди позволяют делать с собой все, что угодно, впереди будет почти каторжное существование. И чем покорней человек гнету, тем он для него тяжелей.